— Зачем он это сделал?
Такая уж у меня профессия — иметь на все случаи жизни готовые объяснения. Может, с досады, может, из-за ненависти или от желания отомстить за публичное унижение, кто теперь знает? Сильный, здоровый человек иной раз не состоянии осмыслить, какому риску он себя подвергает, унижая более слабого соперника. Вполне вероятно, тут сыграли свою роль несколько причин: и страх перед угрозами Очайты, и деньги, и беспрецедентное давление, оказанное на него Салдиваром. Если бы мне пришлось выбирать, я остановился бы на первом варианте. Однако для Бланки я подобрал другие слова:
— В такого рода делах никогда нельзя быть уверенным до конца. Несомненно одно: ваш муж совершил преступление.
Вдова Тринидада Солера на секунду повернулась ко мне спиной. Она устремила взгляд на долину, мрачно расстилавшуюся под свинцовым небом. Дул ветер и трепал пряди волос на ее голове. Она подобрала их руками.
— Трансмутация, — сказала она вдруг, не глядя на меня.
— Простите?
— Превращение, сержант, — повторила она. — Основная задача алхимиков. Пару лет назад я переводила одну английскую книжку как раз на эту тему. Она меня поразила. Знаете, чего на самом деле добивались алхимики?
— Насколько я помню, они хотели превратить свинец в золото, — проговорил я, пытаясь нащупать связь между алхимиками и чудовищным поступком Тринидада, изготовившим для Очайты смертоносный контейнер.
— Холодно, сержант, холодно, — отклонила она. — Этого хотели плохие алхимики. Меж тем как хорошие преследовали иную цель, а именно: улучшить природу человека, а не металла. Металлы служили инструментом. Поэтому те из них, кто проявлял нетерпение и был одержим золотом, получали от своих опытов обратный эффект, они ухудшали себя. Превращение, идущее вспять.
— Извините, я не совсем понял.
Бланка заглянула мне в глаза.
— Мне не дано знать того человека, о котором вы мне рассказываете, сержант, — проговорила она. — Я выходила замуж за другого. Потом вдруг все изменилось. Полагаю, его преобразили деньги, как в давние времена золото преображало нетерпеливых алхимиков. Сейчас меня гнетут мысли о детях: вдруг завтра они зададут мне вопрос, почему я не сумела предотвратить подобное превращение, более того, даже поощряла тягу Тринидада к богатству и радовалась росту нашего состояния. Что я им отвечу? Теперь у меня дом, миллионы; даже после того, как меня основательно общиплет Министерство финансов, я останусь относительно богатой женщиной. Но у меня нет его. А он — самое драгоценное, чем я когда-либо располагала в жизни.
В ее глазах заблестели слезы. Но Бланка не отвернулась. Слезы текли по щекам, а она задерживала дыхание, чтобы не сорваться и не зарыдать в голос.
— Не стоит казнить ни его, ни себя, — посоветовал я. — Тринидад попал в сложную ситуацию. Такие вещи хорошо начинаются, но плохо кончаются, и никогда не знаешь чем. Не все люди одинаково сильные.
— Тринидад был сильным человеком, уверяю вас.
— Иногда сила хуже слабости. В конце концов, все в нашем мире превращается в свою противоположность: добродетель в безнравственность, сила в слабость.
— Понятно. Жаль, однако китайская философия никогда не служила мне утешением. Ни мне, ни другим тоже, насколько я могу судить, — насмешливо отозвалась Бланка, скривив рот в улыбке.
— Я не хотел вас обидеть, — оправдывался я.
Бланка задумалась. Казалось, она пыталась обобщить все услышанное и мучительно соображала, какой вопрос прошел мимо ее внимания. И нашла:
— А чего они добились, убив его?
Опять я не находил единственно правильного ответа. И выбрал наиболее щадящий для ее самолюбия вариант. Истина — это то блюдо, которое не подается на сладкое в силу своей сомнительности и непостижимости. Вместо нее приходится придумывать истории, сдобрив их небольшой порцией правдоподобия. Если ты в состоянии хоть немного помочь людям своей выдумкой, незачем говорить правду, тем более что она часто выглядит куда более спорной, чем откровенная ложь. Поэтому я не стал рассказывать ей ни о Патриции, ни о возможной мести со стороны параноика отца, хотя из такого привлекательного материала можно было состряпать довольно сердобольное повествование, не забыв упомянуть про ее необычайное сходство с Патрицией.
— Думаю, они ничего не добились, — ответил я. — Просто хотели избавиться от вашего мужа; он, по-видимому, чувствовал угрызения совести и в любой момент мог предупредить Очайту или, обратившись в полицию, выдать своих сообщников. Подобное развитие событий кажется мне наиболее вероятным.
Бланка не отличалась наивностью. И, похоже, снова мне не поверила.
— Спасибо, сержант, — сказала она, опустив глаза. — Вы прощены.
Она направилась к выходу, и мне показалось неделикатным идти за ней. Я остался около могилы, наблюдая, как, удаляясь, ее фигура становилась все меньше и меньше, и ко мне вдруг пришло мучительное осознание того, что я никогда больше не увижу ее лица. Тем не менее я отнюдь не был уверен в своем увлечении этой женщиной. В ней ощущалось что-то противное человеческой природе, какое-то стойкое неприятие слабостей и заблуждений. Проблема заключалась в том, насколько они повлияли на жизнь и смерть Тринидада, но она меня абсолютно не касалась: не мое дело проливать свет на тайные движения человеческой души. Хотя думать о них мне никто не запрещал.
С тех пор я часто вспоминал о Тринидаде Солере. По какой-то неведомой причине я представлял его на перекидном мостике в тот момент, когда он, опершись на поручни и низко склонив голову, с отрешенностью смотрел на голубую воду бассейна, хранящую под своей толщей смертоносные урановые стержни. А иной раз я видел его в последние мгновения жизни, когда он в наркотическом угаре пытался отыскать свою голубую мечту в бездонных глазах Ирины Котовой и понимал: в них притаилась все та же смерть, которая подстерегала его на дне бассейна. Сколько раз я сам, вглядываясь в чистое утреннее небо, ощущал за ним бесконечную мертвую черноту.
Я хотел понять, почему он смиренно шел навстречу смерти. Я никогда его не осуждал: во-первых, моя работа заключалась в другом, во-вторых, ни одно наказание не может сравниться с тем, что он уже получил и получил почти добровольно, а в-третьих, я дал ему обещание и должен был его выполнить. Мне лишь хотелось узнать, почему он преступил черту, почему однажды он вдруг решил купить билет в один конец в ту темную одинокую страну, где нет места голубому цвету, ибо он поглощается мраком вечности.
Лондон — Хетафе — Мадрид — Чиклана-де-ла-Фронтера,
16 июня — 19 сентября 1999 года
О романе
Лоренсо Сильва родился в Мадриде в 1966 году. Всеобщее признание ему принесли романы «Нетерпеливый алхимик» («El alquimista impaciente» — литературная премия «Nadal 2000»), «Далекая страна озер» («El lejano país de los estanques» — премия «Ojo crítico 1998», лучшее произведение в прозе), «Маленький деспот и свобода действий» («El déspota adolescente у Carta blanca» — премия «Primavera 2004»).
