— Это не важно. С ним навсегда покончено, даже если в судебный процесс вмешается сам Святой Петр и его отпустят годика через два. Каталажка на всех ставит клеймо позора, и, пройдя через нее, человек уже никогда не возвращается к прежней жизни. Те, кто еще вчера с раболепным трепетом жали ему на светских раутах руку и принимали от него конверты с деньгами, потом будут обходить его за километр. Для такого типа, как Салдивар, изгнание из общества хуже смертной казни.
— Я ни в коей мере не подвергаю ваши слова сомнению, господин майор, но мне было бы нестерпимо обидно видеть, что за него отдувается какая-то пешка вроде Эхеа.
Перейра смерил меня беспокойным взглядом.
— Слишком много эмоций, Вила. Надо срочно поручить тебе что-нибудь новенькое да позаковыристей, чтобы ты отвлекся и выкинул все это из головы.
— Дайте мне еще один день, господин майор, — попросил я. — Мне необходимо кое-что сделать.
Перейра отнесся к моей просьбе с недоверием. Наверное, догадался, что в данном случае мною руководит не служебное рвение, а личные мотивы. После недолгих колебаний он все-таки пошел мне навстречу:
— Лады. Но только один день. Удачи тебе.
Расставшись с Перейрой, я пошел искать Чаморро. Она заканчивала отчеты, раскладывала документы по порядку и подшивала их к делу. Ее лицо выражало полное умиротворение.
— Навела порядок? — спросил я.
— Почти, господин сержант.
— Не знаю, какие воспоминания у меня останутся от нашей работы, но сейчас, кроме чувства досады и опустошенности, на душе ничего нет, — пожаловался я, садясь за соседний стол и придвинув к себе телефон.
— Что тебе опять не нравится?
— Все. И то, как мы повелись на игру, затеянную с нами Салдиваром, и как, увлекшись поверхностными причинами гибели Тринидада Солера, пропустили самое главное — его участие в устранении Очайты Криспуло. Мы даже умудрились обвинить последнего в убийствах, не подозревая о том, что он сам явился объектом преступного умысла. Я никогда не делал столько ошибок.
— Утри слезы, — пошутила Чаморро. — Много ты видел дел, в которых убийца погибает на шесть месяцев раньше своей жертвы.
— Спасибо, Виргиния, — ответил я. — Ты всегда находишь мне оправдание.
— Выше нос — все обойдется.
— Я тебе очень признателен не только за сочувствие, но и за все расследование. Оно далось нам нелегко.
— Не стоит благодарности, — просто ответила Чаморро. — Я люблю свою работу.
Набирая номер телефона, я исподтишка наблюдал за моей напарницей, с головой ушедшей в бумаги. Такому человеку, как я, — с комплексами, искореженным сознанием и прочими изъянами, сам Бог велел чувствовать удовлетворение от работы, требующей постоянного погружения в мерзости жизни. Но чтобы молодая женщина с чистой душой и благородными устремлениями открыто объявляла о своей приверженности к раскрытию убийств, было выше моего разумения и заставляло меня серьезно задуматься. При первом знакомстве с ней многие, и я в том числе, приняли ее за изнеженную девчонку, которая вряд ли выдержала бы столкновения с жестокой криминальной средой, и, когда она с одержимым упорством стала добиваться права на участие в расследованиях, испугались за ее психическое здоровье. Но Чаморро, наперекор тем, кто сомневался в ее способностях, успешно преумножала количество раскрытых дел, не получая никаких сколько-нибудь ощутимых душевных травм. И поразительнее всего, в глубине своего естества она сохраняла остатки наивности. Иногда мне казалось, что именно на этом безыскусном простодушии и держалась ее непреклонная воля, доходившая порой до жестокости.
Сначала я поговорил с Давилой. Мы уже созвонились накануне и обговорили процедуру изъятия радиоактивного источника из-под сиденья «ламборгини». До сих пор я неукоснительно выполнял взятые на себя обязательства по защите станции от чрезмерного внимания журналистов, и не ради спокойствия ее владельцев — им я ничего не был должен, а ради человека, не побоявшегося рискнуть своим положением в переломный момент следствия. Давила не только оказал мне услугу, но и убедил свое начальство в необходимости такого шага. Прочитав газеты Салдивара, я посчитал своим долгом позвонить ему и заверить в нашей непричастности к распространению секретной информации в прессе.
— Я ни минуты в вас не сомневался, — сказал Давила в дружелюбно-примирительном тоне. — Все равно рано или поздно ружье бы выстрелило. Ничего страшного — наденем шлемы и ринемся в бой. В любом случае это не моя война — пусть побегают люди из отдела по связям с общественностью. Я буду заниматься тем, чем занимался раньше.
— Рад вашему спокойствию, поскольку кампания, развернутая против станции, будет идти по нарастающей, — предупредил я. — Хозяин газет заинтересован сделать вас козлом отпущения. Обоснованно или нет, ему без разницы. Тот, кто вкладывает деньги, контролирует качество своей продукции, независимо от ее назначения. В наше время газеты похожи на фабрику, которая поставляет истину на заказ, разумеется, если дело поставлено с соответствующим размахом.
— Газета — штука серьезная, не чета какой-нибудь яхте, — заметил Давила.
— Именно так, — согласился я. — Но мы по рукам и ногам скованы тайной следствия, поэтому не сумеем вам помочь.
— Мое начальство подсуетится там, где нужно. Не стоит излишне драматизировать ситуацию. В конце концов, люди хотят каждый день зажигать свет, смотреть телевизор, готовить еду и не на простой кухонной плите, а подавай им электрокерамическую. Даже тем, кто разгуливает по улицам с лозунгами. Поэтому мы существуем и будем существовать.
— И все-таки неплохо бы найти альтернативные источники, — усомнился я.
— Сейчас в моде природный газ, — засмеялся Давила. — Однако у него есть свои недостатки: пресловутый парниковый эффект и ограниченные запасы. А энергия солнца и ветра годится лишь на то, чтобы вскипятить пару кружек воды. Во всяком случае, пока преждевременно делать на нее ставку. Откровенно говоря, мирный атом пугает меня не меньше, чем любого обывателя, но я не вижу иного пути. Хотя придется менять технологию, поскольку отработанное топливо заведет нас в тупик. Или мы придумываем безотходный реактор, или все провалится в тартарары. Людей приучили к благам цивилизации. Если провести опрос, то девяносто пять процентов населения Западной Европы предпочтут гибель планеты в обозримом будущем, только бы продолжать пользоваться стиральной машиной.
Я решил закончить разговор на этой оптимистической ноте. Сила убеждения Давилы могла поколебать мое, мягко говоря, настороженное отношение к той сфере производства, где работал этот здравомыслящий человек.
— Благодарю вас за все, сеньор Давила. Общение с вами доставило мне подлинное удовольствие.
— Мне тоже, — ответил он. — Особенно принимая во внимание необычность обстановки, в которой оно происходило.
Затем я поискал в записной книжке еще один номер. Через несколько секунд на другом конце линии сквозь треск и помехи прорезался неизменно энергичный голос Василия Олекминского. В первую очередь я подвел итоги нашему расследованию, но не стал вдаваться в подробности, боясь сболтнуть лишнее. Потом попросил его не исчезать, так как он должен был выступить на процессе. И в связи с последним обстоятельством предупредил его об опасности, предложив защиту. Василий отделался шуткой:
