— моя работа. Улыбается, будто вспомнил что-то приятное, а мне стыдно. Сама не знаю, как я так разошлась.
— Да.
— Почему? — искренне удивляется он. — Мне понравилось. Я бы повторил.
— Да потому что это неправильно! Стас, ну в самом деле. У тебя же Яна, у меня Дэн…
На слове «Дэн» вся его безмятежность вмиг испаряется.
— Ты его любишь? — спрашивает он, пытливо глядя на меня.
Несколько секунд я молчу. Мне кажется, скажи я как есть, то предам Дениса. Но Смолин ждет. Не просто ждет, а замер в напряжении.
— Нет, — признаюсь наконец я и отвожу глаза. — Не люблю.
— И в чем тогда проблема?
— Ну как ты не понимаешь? Он же мне не посторонний человек. Мы давно вместе. Мне на него не плевать. И вот так у него за спиной… когда он ни сном ни духом… Я не могу. Это же нехорошо, непорядочно. Даже подло. Мне и так стыдно. Получается, что я уже его обманула… предала…
— Да брось, — отмахивается Смолин.
— Но так оно и есть! Мы оба обманываем своих…
— Ну так порви с ним, если тебя это грузит. Позвони, напиши, не знаю… — беспечно пожимает он плечами.
— Нет. Так нельзя…
— А как можно?
— Лично. О таком надо лично, глядя в глаза. Я поговорю с Денисом. Я уже и сама думала. Просто не было пока случая. Нужен удобный момент. Разговор ведь нелегкий.
Я не вру сейчас. Я действительно собиралась порвать с Дэном. Было это на другой день после того, как избитый им Смолин ночевал у меня. Даже спустилась к нему вечером, но разговора не вышло. Сначала у него торчали наши мальчишки. Выпытывали у него, кто ему глаз подбил. Но он так и не сказал, что это был Смолин. А когда они ушли, он повалился на диван со словами: «Жень, прости, я лягу, что-то мне сегодня хреново. Но ты, если хочешь, будь тут…».
Я и ушла ни с чем.
— Не было случая? — взметнув брови, переспрашивает Смолин. — Он живет под тобой!
— Слушай, у тебя самого есть Яна вообще-то! — напоминаю я. А то вон как у него всё просто.
— Нет, у меня никакой Яны, — возражает он. — Мы разбежались. Так что, Гордеева, обманщица у нас только ты.
Он снижает голос до шепота и тянет меня за руку к себе. И сам подается ближе. Но я упираюсь.
— Зачем ты это делаешь?
— Делаю — что?
— Всё! Вот это… — взглядом показываю на его пальцы, сжимающие мое запястье. — С чего бы вдруг?
— Ясно. Тебе надо всё по полочкам разложить, да? Ну окей, — он снова откидывается спиной на стену, отпускает меня и убирает руки в карманы. Тяжело вздохнув, выдает: — Нравишься ты мне, Гордеева. Очень сильно нравишься. И… я хочу с тобой встречаться.
Я, конечно, и так это понимала, но не ожидала, что Смолин решится на признание, даже такое, скупое и вынужденное. Сдерживая улыбку, делаю удивленный вид:
— В самом деле? А как же: «ты не в моем вкусе»?
— В моем, в моем, — усмехается он.
— А как же «второй сорт»?
Он морщится. Неужто ему неловко?
— Да ну нет, конечно… Это вообще твои слова были! А я не стал спорить.
— Ну да. А чьи слова были: «Можешь мои вещи выбросить, все равно после тебя их не надену»?
— Блин… Ну, ладно, согласен, я — надменная сволочь. Но постараюсь исправиться. Обещаю. Какие еще есть ко мне претензии?
— Сущие пустяки! Ты меня всего лишь шантажировал… Обещал показать всем ту ужасную фотку…
Ему и правда неловко, это заметно.
— Да я бы не стал. И ничего та фотка не ужасная. Наоборот, огонь. Однако капец, ты злопамятная!
На самом деле — абсолютно нет. Я и перечисляю всё это без малейшей злости или обиды. Наоборот, с азартом, словно это игра.
— Давай уж сразу всё выкладывай, какие еще мои грехи припомнишь? — обреченно вздыхает он.
— Ты меня травил собакой!
Недоуменно сморгнув, видимо, не сразу вспомнив, он тут же опять морщится.
— Черт… ну, не собакой уж. Щенком. Но согласен, косяк. Шутка была крайне тупая.
— И жестокая.
— И жестокая, — соглашается он. — Ну хочешь я искуплю свою вину?
— Как, например? — интересуюсь я.
— Например, выполню за это какое-нибудь твое желание… — улыбается он. Причем с таким видом, будто думает, что это желание обязательно будет чем-то приятным.
— Хорошо, — соглашаюсь я.
— Ну, давай, загадывай.
Черные глаза его так и блестят. Знаю я, что у него на уме. Но говорю то, чего он явно не ждет.
— Ты должен будешь ответить мне на один вопрос. Но только честно. Абсолютно честно! Какой бы правда ни была.
— Ну, ладно, спрашивай, — слегка разочарованно говорит он.
— Стас, ты причастен к тому, что случилось с моей мамой?
Он смотрит на меня с недоумением.
— В смысле?
— Повторный инсульт у нее случился в гимназии. Не просто так. Ее довели. Я это точно знаю. Я случайно услышала разговор Платонова о том, что это сделал… какой-то парень. Поэтому спрашиваю прямо: это был ты?
59. Женя
— Я ли издевался над твоей мамой? Ты серьезно? — переспрашивает слегка ошарашенно Смолин. — Нет. Конечно же, нет! Зачем мне это делать?
Произносит он это убежденно, но что-то в его лице определенно меняется. Из расслабленного оно становится напряженным. И в черных глазах на короткий миг вспыхивает… нет, не страх, скорее, что-то вроде тревоги.
Врать Смолину противопоказанно. Во всяком случае без подготовки. У него лицо — как открытая книга, в которой большими буквами написано всё, что он думает и чувствует.
Я качаю головой, мол, не знаю.
— Да просто так. Зачем-то же вы меня собакой пугали.
У него делается такое выражение, словно зубы болят.
— Скажи мне честно, — прошу я, не сводя с него пристального взгляда. — Может быть… может, я даже постараюсь понять… только не ври, пожалуйста.
Он отвечает не сразу. Несколько секунд смотрит перед собой, хмурится. Как будто терзается: сказать или нет. Но говорить не хочет. У меня же за это время все внутри обмирает. В голове лихорадочно стучит: Он? Не он? Он? Не он?
Потом переводит мрачный взгляд на меня. Сглотнув, произносит, будто через силу:
— Мы с Милошем обнаружили твою маму… в спортзале… уже без сознания. Я вошел тогда, она на полу лежала. Я даже не сразу ее заметил, сначала в ту сторону просто не смотрел. А когда увидел, подошел к ней, потом и Милош тоже… В общем, он посмотрел и сказал, что на инсульт похоже. Ну и
