них. Томас не мог поведать им о Германии ничего, чего бы они не знали и не перечувствовали. Он был здесь вдвойне чужаком, немец, который возвращался в американское изгнание.
Когда в Саутгемптоне они прибыли в пароходную контору, им было сказано, что до отплытия «Вашингтона» остается несколько дней, и посоветовали найти гостиницу. Пока они шагали сквозь теплые сумерки под пронзительные крики чаек, которых, казалось, возмущало само их присутствие, Катя сказала, что надо связаться с Михаэлем и его невестой и уговорить их пересечь Атлантику, а еще убедить Монику с мужем последовать их примеру, как только получат визы.
Утром, добившись, чтобы персонал гостиницы перетащил в номер Томаса письменный стол, Катя с Эрикой отправились по магазинам, надеясь купить новые чемоданы или, по крайней мере, достаточно одежды, чтобы хватило до Америки. Томас слышал их смех, когда, вернувшись, они поднимались по лестнице.
Катя с Эрикой купили чемоданы, одежду, белье и обувь. В каждом магазине они объясняли владельцам, что сбежали из Германии, и те сбивались с ног, чтобы им угодить. Они также купили газеты и рассказали ему, что Геринг предложил Англии мир, на что британское правительство ответило решительным отказом. Все, кого они встретили, утверждала Катя, целиком и полностью поддерживают это решение.
– На улице к нам подошла женщина и сказала, что они освободят Германию, как в прошлой войне. Я не знала, что ей ответить, поэтому просто поблагодарила.
В номере Эрики, распаковав покупки, они снова принялись смеяться.
– Мы вспомнили о той бедняжке, которая лишилась всей одежды, – сказала Катя, – и теперь путешествует по миру, не меняя белья, и расхохотались, а одна очень серьезная продавщица решила, что мы смеемся над ней.
– Не удивлюсь, – заметила Эрика, – если она сдаст нас полиции как нежелательных иностранцев.
Она вытащила деревянную вешалку для полотенец с портретом королевской семьи.
– Я купила это Одену, – сказала она. – Чтобы видел, что теряет.
– Только посмотри, что у нас есть! – воскликнула Катя.
Она вытащила шерстяную майку с рукавами и длинные кальсоны. Шерсть была почти желтого цвета.
– В жизни такого не видела, – сказала Эрика. – И мы снова расхохотались прямо в магазине, когда я сказала, что Клаусу эта вещь придется впору.
– Видел бы ты белье, которое носят англичанки! – воскликнула Катя.
– Оно даже хуже немецкого, – добавила Эрика. – Словно специально придумано, чтобы разводить вшей. Не понимаю, как англичане это терпят!
После обеда они втроем отправились в порт узнать про пароход. Им сказали, что он отплывает через два дня, но билетов продано больше обычного. Компания разместит всех, но никаких личных кают, а женщин и мужчин придется разделить. Когда Катя спросила, можно ли доплатить за две каюты первого класса – одну для ее мужа, другую для них с дочерью, – ей ответили, что об этом не может быть и речи.
– Иначе на пароходе начнутся волнения. Это эвакуация, мадам. Мы возьмем на борт всех, у кого есть билеты. У нас в запасе не больше пяти-шести дней. А все удобства получите, когда доберетесь до Нью-Йорка.
В день отплытия на причале образовалась длинная очередь, пассажиры толкались, ходили слухи, что сегодня пароход не отчалит и все могут не сесть. Люди оглядывались, когда Манны заговаривали по-немецки, и они перешли на английский, пока Томасу не пришло в голову, что их акцент звучит еще подозрительнее. Утро выдалось жарким, присесть было некуда. Когда раздраженная Эрика принялась проталкиваться сквозь толпу в поисках того, кто распорядится, чтобы ее родителей пропустили без очереди, Томас обернулся к Кате:
– Мы же не думали, что будем так жить?
– Нам еще повезло, – ответила Катя. – Так теперь выглядит удача.
Эрика скоро вернулась с двумя членами команды.
– Вот мой отец, – сказала она. – Он болен. Мы стоим уже два часа. Он этого не переживет.
Члены команды разглядывали Томаса, который постарался придать себе изможденный вид. Вокруг зашумели, что не только у них одних есть престарелые родственники.
– Мы с матерью можем подождать, – громко заявила Эрика. – Но вы должны немедленно посадить на пароход моего отца.
Томас выглядел растерянным, словно не вполне понимал, что происходит. Он сознавал, что члены команды ожидали увидеть кого-то совсем дряхлого. Матросы пребывали в сомнениях.
– Идемте с нами, сэр, – сказал наконец один из них и мягко его подтолкнул.
Томасу пришлось дожидаться лоцманского катера. С собой он взял портфель.
– Дочь сказала, что у него больное сердце, – крикнул тот, кто его вел, и велел доставить Томаса на борт.
Его с немалым трудом погрузили на катер и, пожелав удачи, высадили на пароход. Пытаясь из последних сил держаться с достоинством, Томас уселся на первое попавшееся место, отметив про себя, что он далеко не первый пассажир, уже оказавшийся на борту.
Пошарив в портфеле, он вытащил блокнот и в ожидании Кати и Эрики принялся медленно вносить правку в роман о Гёте, позволяя разуму бродить вдали от тех мест, где он сейчас находился, подхватывая ритм предложений, которые написал вчера, воображая, что роман о любви престарелого поэта к юной деве утешит читателя, когда его книги снова будут востребованы в Германии.
Он продолжил работать, когда по громкоговорителю объявили посадку и толпа хлынула на борт. Томас понимал, что, если он останется на месте, Катя с Эрикой быстрее его найдут.
Ему предоставили каюту первого класса, которую пришлось делить с четырьмя другими мужчинами. Поскольку у Томаса была кровать, в то время как остальным пришлось довольствоваться койками и матрасами, попутчики сразу прониклись к нему злобой, которая только усилилась, когда выяснилось, что он немец. Двое мужчин были англичанами и переговаривались между собой, словно он их не слышал.
– Кто его знает, откуда он взялся, этот немец, – заметил один.
– Сбежал от Гитлера, – сказал его компаньон, – занял кровать и, не успеем ахнуть, начнет передавать своим шифровки.
– Ничего, скоро они запоют по-другому. Я видел, как в прошлый раз немцы сдавались в плен, и на это стоило посмотреть. Я сказал одному, что теперь они могут скинуть кайзера, повторил несколько раз, а ему хоть бы что. Не понимал ни слова по-английски или притворялся. Никогда не знаешь, что у немца на уме.
Единственное, чего хотелось Томасу, – это работать. По утрам, найдя ему место, Катя с Эрикой принимались гулять по палубе, с каждым кругом проходя мимо него. Когда ясным погожим вечером Томас предложил уступить место Кате, она почти с возмущением заявила, что тратит силы на поиск свободного места ради того, чтобы он мог писать, а не ради того, чтобы самой нежиться на солнышке.
Раньше мысль о том,
