class="v">ночью хор национальный,
ночью сыр и ночью сахар,
ночью дамский парикмахер,
ночью рельсы, ночью трупы,
ночью скетчи сборной труппы,
стенография кошмаров
с ночью смешанных товаров…
– Рон!.. – тихо окликнули с соседнего балкона. По голосу Говард узнал Летерье. – Спускайся вниз. Только без шума…
Говард посмотрел на часы: половина второго. В молчании постоял в комнате, в которой провёл дни заточения, и перекрестился. Впервые осенил себя крестным знамением, хотя считал себя атеистом, в поклонение Христу не верил. Но на сей раз он с повинной склонил голову и выразил надежду, что высшие силы смилостивятся над ним, простят его неразумное зазнайство и уберегут от несчастья. И вспомнил исповедь женщины, опубликованную в Интернете: «У черты, почти уже у края, дай мне, Боже, руки не разжать»…
В холле возле поста дежурного врача Говарда ожидал Летерье. Дежурил доктор Теглер, что, конечно, заранее учёл Жан. Доктор без разговора пропустил мужчин, проводил их взглядом, полным тревоги.
На улице они быстро свернули в кусты и замерли. На аллее послышались голоса. Прошли Стабб и кто-то из врачей, дежуривших в эту неспокойную ночь.
– После операции морозилки с товаром отправить немедленно, – отдавал последние наставления Стабб. – Курьер будет ждать на прежнем месте. В операционной навести полный порядок, чтоб комар носа не подточил. Вдруг нагрянет полиция, черт бы её побрал… Как на иголках нахожусь, всё в ожидании…
– Неспокойно стало… – ответил второй голос. – В страхе живём…
– Не впервой. Выкрутимся и на сей раз… Хотим без риска заработать большие деньги. Такого не бывает…
Мягкий свет фонарей освещал пустые асфальтовые дорожки, подъезды и фасады зданий современной постройки – ровные стены и много стекла.
Пробравшись на задний двор между двумя корпусами, Говард и Летерье остановились под сиротливо мёрзнувшими берёзами, которые росли кучкой. За ними начинался парковый еловый лес, и где-то в гуще деревьев тянулась глухая ограда с проводами охранной сигнализации наверху.
– Этот флигель? – тихо спросил Говард, указывая на двухэтажное здание с ярко освещёнными широкими окнами, больше похожее на спортивный зал. Наверное, флигель и строили как зал для занятий спортом, но позже переоборудовали под операционную.
– Операционная Стабба… – ответил Летерье. – Удобное место между двух таких корпусов…
– Дальше пойду один, – сказал Говард. – Возвращайся и жди полицию. Она вот-вот появится. Я предупредил детектива Лундстрема…
– Не оставлю тебя… – ответил Летерье.
– Жан, возвращайся! Трезво осмысли ситуацию, не бросайся в крайность. Отчаяние – последнее обстоятельство, в котором человек оказывается, потеряв рассудок. Всё будет нормально. Мы ещё попляшем на твоей свадьбе…
– Случись что с тобой, всю жизнь винить буду себя…
– И вечный бой… – говорит в таких случаях Лундстрем. – Давай, брат, не дрейфь…
Пригнувшись, Говард побежал к флигелю, радуясь, что снег под ногами не скрипит, благо оттепель. Добежав, прижался к стене и выждал, чтобы убедиться, что вокруг спокойно. Подкравшись к окну, встал на выступ фундамента, и подтянулся повыше, облокотился на подоконник. Выбрав удобное положение, расставил ноги так, чтобы меньше было вероятности соскользнуть. Теперь можно было спокойно оглядеться, оценить ситуацию, в какой оказался.
Заглянув в окно, Говард увидел операционную с тремя постами в ряд. Широкие столы для операций, яркое освещение, инструментарии на подвижных столиках. Бригады врачей и ассистентов в светлосиних халатах и шапочках, с повязками на лицах буднично занимались привычным делом.
Охватив взглядом зал, Говард сосредоточил внимание на операционном столе, который ближе к окну. На нём лежало только что вскрытое тело. Электрофрезой хирург разрезал грудину, вывернул грудную клетку. Ассистент подал ножницы, и хирург опытной рукой разделил грудную сорочку. Помощники пинцетами подхватили ткань, оттягивая её в стороны. Врач разрезал сердечную сумку, и принялся зажимами перекрывать кровеносные сосуды, пересекая их аргонплазменным коагулятором. Отсёк вены, отделил лёгочный ствол и аорту.
Хирург действовал осторожно, каждое его движение было предельно выверено. Единственно, что выделяло занятого операцией врача, как и его помощников, они совершенно были равнодушны к человеку, который лежал на операционном столе. Для них это было мёртвое тело. Отделив сердце, хирург принялся за печень. Передал органы ассистенту, а тот положил на поднос, который унесла медсестра к столу у стены.
Дежурные анатомы принимали органы, бережно укладывали в походные холодильники, поблескивающие никелированными боками. Холодильники исходили паром. Видимо испарялся газ, который использовали для глубокой заморозки.
Кишки хирург вывалил в подставленное корыто. Туда выбросил по какой-то причине лёгкие, а почки, селезёнку, поджелудочную железу, отделив с таким же профессиональным мастерством, передал для упаковки.
Сняв кожу с головы лежавшего на операционном столе, хирург скальпелем вскрыл череп и принялся аккуратно отделять кровеносные сосуды и нервы, убрал оба полушария мозга. Покончив с этим, хирург вынул из надглазных отверстий глазные яблоки.
Увиденное растерзало Говарда со всеми подробностями нахлынувших чувств. Впервые Рон видел такую страшную картину с раскромсанным человеком, позабыл о себе, позабыл об осторожности. Он едва держался на ногах. Да и о какой осторожности можно было говорить, если у него на глазах расчленяли тело человека. Так мясник разделывает телячью тушу, подумал Говард, откладывая ливер, не выбрасывая даже кишки, которые пойдут для приготовления колбас. Но то свиная или говяжья туша, а тут разделывали тёплые человеческие тела…
О спасении Говард не думал. «В твоих дурных снах, которым я никогда не сопутствовал, ты всегда склонялся к тому, чтобы слушаться Злого Гения: меня ты не слушал… А когда ты затевал богопротивное дело, разве я не напоминал тебе, что ты худое замыслил. Не советовал тебе бежать без оглядки от места погибели или из компании дружков, которые тянули тебя в такое место? Можешь ли ты это отрицать? Так как же я теперь должен за тебя отвечать»? – как молитву повторял Говард слова Доброго Ангела из «Плача умирающего». Рукопись хранится в Британском музее. Повторял, чтобы устоять, не потерять сознание. И пожалел, что не знает наизусть «Отче наш».
Доктор Стабб расхаживал от стола к столу, отдавая распоряжения советуясь с хирургами. Слова его не доносились, операционную отделяло окно с тяжёлыми рамами.
Обезглавленные тела, словно вылепленные из воска, санитары унесли. На освободившиеся места уложили доставленных на каталках мужчину и двух молодых женщин. Их готовили к операции в другом месте.
Хирург снова профессионально располосовал тело от пупка до горла, вывернул грудную клетку, и начал отделять органы, передавая в руки помощников. Кровь из тела вытекала слабо, и Говард догадался, что её выкачали заранее.
Из боязни, что свалится от помутившегося сознания, Говард прижался к холодному подоконнику. Преодолев слабость и головокружение, снова прильнул к окну.
Неожиданно Рон увидел девочку в белой ночной
