стала прикрытием. Как говорится, вовремя и в нужном месте её имя подвернулось под руку. Точнее, попало на язык. Свалили на женщину, и вышли сухими из воды…
Прошло несколько дней. Вечером Говард нацепил снаружи на ручку двери табличку «Просьба не беспокоить», закрылся на ключ и остался ждать условного стука Жана Летерье. Накануне, когда зашёл дежурный врач с Летерье, Жан шепнул Говарду:
– Другой возможности пробраться к флигелю экспериментальной операционной может не представиться. Если готов пойти на риск, будь начеку и жди условного сигнала. Три коротких стука в дверь.
Когда Летерье появился, Говард хотел включить люстру. Однако Жан остановил:
– Все давно спят. Не нужен яркий свет. Служба безопасности не дремлет. Увидят охранники свет в окне, прибегут с проверкой. Узнал я, когда начнутся операции. Сегодня в полночь очередная группа доноров будет доставлена на операционные столы. Приду за вами и провожу до флигеля, где оперируют людей, пакуют изъятые органы в специальные холодильники с применением гелия. Приготовленные донорские органы спешно отправляются по адресам, которые известны только Густаву Стаббу и его агентам. Система отлажена, сбоев не бывает.
– Разумеется, делается всё с ведома Линда.
– Конечно! Он установил такой порядок.
– Хочу спросить… Неужели врачи, медперсонал не ведают, что творят?
– Знают, конечно. Не все, а кому Стабб доверяет. Остальные верят в то, что стараются ради спасения жизней. Во многих государствах сегодня допускается использование органов человека. Строптивых и сомневающихся Стабб сразу убирает. Увольняет без выходного пособия.
– Чем дольше нахожусь здесь, тем меньше понимаю специалистов пансионата, – сказал Говард. – Они какие-то отрешённые, бесчувственные. Творят беззаконие и молчат. Может, проходят психотерапевтическую обработку с медикаментозным лечением? Притупляют или подавляют врачи душевные свойства личности, её мыслительный процесс…
– Такое случается с клиентами, а врачи, обслуживающий персонал… Подобного не предусмотрено. Вы бы хотели, чтоб люди носились со своими проблемами и болями? Кричали на каждом углу о произволе, который творится в пансионате?
– Но на глазах происходит беззаконие!
– В Испании мне пришлось увидеть такую надпись на дверях церкви: «Не берите свои органы на небо. Оставьте их здесь, они пригодятся на земле». Да что Испания… В Америке гражданам заносят в водительские права пометку на тот случай, если человек, случись с ним несчастье, согласен отдать свои органы на пользу людям.
Каждый, кто оказался здесь по собственному желанию, связан обязательствами, какие подписывал. Давал клятву о неразглашении порядков, знает, что за нарушением следует. Никто никого насильно не толкал на тот путь, какой ты избрал. Каждый живёт надеждой: ещё немного, ещё чуть-чуть… и он вправе будет оставить стены пансионата, заработав солидные деньги. Или продлит контракт, соглашаясь с деятельностью Лиги. Оправдание всегда найдётся. Берут здоровые органы у того, кто умирает от болезни или по доброй воле решил принять смерть? Берут! А почему им пропадать? Пойдут печень или сердце на благое. Врачи в Мюнхене или в Лондоне пересадят донорский орган больному, который отсчитывает часы своего существования, спасут обречённому жизнь. Награждать надо за подобное врачей Лиги, а не подвергать остракизму.
– Человек – существо, которое мы так и не узнаем, – сказал Говард с тяжёлым вздохом. – Злодей насилует и убивает ребёнка, приходит домой и обнимает домочадцев, ужинает за одним столом со своими детьми…
– Правильно подметили. Доктор Стабб, к примеру. По натуре – добрейшая душа, он не может смотреть по телевизору сцены, когда обижают детей. У него наворачиваются слёзы, и Стабб уходит, стыдясь своей слабости. И на тебе: закупает бездомных сирот от пяти до двенадцати лет, и отправляет на операционный стол, продаёт органы, а тела идут для производства стволовых клеток…
– Его судить надо! – не сдержался Говард. – Торгует органами человека, а выдаёт за благое…
– Не могу так заявить, не хватает решимости, – ответил Летерье. – Довлеет страх за своё будущее. Этакое подленькое чувство самосохранения. И сомнение гложет: а если Стабб и Линд поступают по долгу и совести? Просто народ в меру заскорузлости мышления судит о поступке врачей по старинке. Пройдут годы, и о делах специалистов Лиги напишут научные статьи как о зачинателях передового опыта в медицине, а мы…
Говард погрузился в раздумья, позабыв о времени. Спохватившись, перевёл разговор на другое:
– Что-то не встречаю Зинаиду. В библиотеке не появляется. В столовой не замечал. Не заболела часом?
– Покинула Зинаида пансионат. Уехала в Стокгольм, а где остановилась, – никому не сказала. Вроде видели её в церкви Святого Иакова.
Глава 26
Коротая время до полуночи, Говард достал из тайника телефон бойцов морского спецназа и позвонил Лундстрему. Решил предупредить о запланированной вылазке. Предосторожность, полагал, не окажется излишней. Его вылазка к операционной Линда и Стабба неизвестно, чем закончится. Если сумеет провести вылазку незамеченным, можно считать, что здорово повезло. Ну, а если разведка сорвётся, Линд и Стабб разводить дипломатию не станут, прикажут немедленно убрать журналиста и замести следы.
– Сегодня в полночь постараюсь увидеть, что происходит в экспериментальной операционной…
– Пошёл ва-банк. Так понимаю?
– Ты правильно меня понимаешь. Пан или пропал… Пора ставить точку. Тянуть быню за пупыню надоело.
– Что ещё за быня… пупыня?…
Говард засмеялся:
– Колчин иной раз пел: «Девки сели под корову, оказалось – под быка. Тянут быню за пупыню: дай-ка, быня, молока»…
– Шутки у тебя… Не дури, Рон! Поймают, не задумываясь, бросят и тебя в бракомолку. Или ударом молнии испепелят. Следа не останется!
– Обратной дороги нет, Гарри. Либо они будут продолжать своё риэлтерство, либо мы отправим их за решётку. Эту работу за нас никто не сделает. Слушай меня. Операционный блок примыкает к Дому последней ночи. Это двухэтажный флигель. Он как бы связывает Дом последней ночи с Домом прощания…
– Запомнил. Но ты не геройствуй! Будь благоразумен!
После звонка Лундстрем обратился в полицию, поднял по тревоге оперативную спецгруппу М10. Бойцы спецотряда перекрыли подступы к пансионату, устроили засады. Рассредоточившись, бойцы залегли, маскируясь по местности. Детали операции были обсуждены заранее, а действовать по обстановке бойцам группы М10 не привыкать.
В ожидании условного сигнала Говард вышел на балкон подышать свежим воздухом. Никакого волнения не испытывал. Над заснеженным парком поднялась полная белая луна. В бледном лунном сиянии снег на ветвях елей искрился, порождая картину заколдованного безмолвия. В глубине аллеи переговаривались охранники. Видимо, отправились с обходом. Голоса доносились отстранённо, словно рождались в пространстве безмолвной ночи.
В ночи происходит невероятное, думал Говард и вспомнил строки забытого польского поэта Константы Ильдефонса Галчинского:
Набиванье чучел ночью,
ночью шведские корсеты,
ночью спящие клозеты,
ночь в конторе погребальной,
