за шею. У нее теплая и слегка сладковатая кожа, наверное, сахар просыпался. Но во время поцелуя я ощущаю вкус не корнетти, а медового вина. Я целую ее, а потом веду наверх, чтобы заниматься любовью – медленно, нежно и долго, пока воспоминания о разлуке не сменятся воспоминаниями о блаженстве на скомканных простынях.
Элен
В спальне Себастьена царит приглушенная элегантность другой эпохи. Большая кровать из тяжелого темного дерева, тонкое постельное белье кремового цвета. Шкаф, комод и зеркало напротив кровати тоже в этом стиле, диван в гостиной обит светло-серым бархатом. Мягкий, золотистый свет проникает сквозь прозрачные занавески, развевающиеся на открытых балконных дверях. Стены оклеены обоями цвета королевской бронзы.
Себастьен укладывает меня на ложе и начинает раздевать. Снимает куртку, джинсы, целует, поднимаясь от лодыжек вверх по икрам и по внутренней стороне бедра. Его пальцы медленно продвигаются выше, приподнимают край блузки, отчего по моей коже бегут мурашки. Он целует округлость моего живота, на мгновение замирая с закрытыми глазами, словно отдавая дань уважения новой жизни, растущей внутри меня.
Мы оказываемся лицом к лицу, и на краткий миг наши губы встречаются. Затем его губы опускаются к моей шее, скользят по ключицам… Нежное, как дуновение ветерка, в то же время обжигающее прикосновение. Я изнываю от желания.
– Я люблю тебя, Элен, – шепчет он.
– И я тебя.
Мои руки развязывают пояс его халата. Наши тела соприкасаются. Мы растворяемся друг в друге.
Себастьен не просто занимается со мной любовью. Он меня боготворит. Теперь я знаю простую истину: каждая женщина достойна того, чтобы за ней ухаживали, как за Джульеттой, лелеяли, словно королеву, и почитали, как богиню. Судьба распорядилась так, что Себастьен видит во мне всех троих.
Себастьен
Три благословенных месяца мы каждое утро пьем кофе с корнетти в уличных кафе. Днем Элен работает над рукописью, потом мы занимаемся любовью и вместе засыпаем, а по вечерам прогуливаемся под руку по улицам Вероны. Летний зной сменяется тихой осенней свежестью.
Однажды в начале октября, готовя на кухне обед, я вдруг слышу из столовой звон разбитого стакана. Элен вскрикивает. Я роняю деревянную ложку в кастрюлю с томатным соусом и бегу в комнату: прошлые страхи ревут в ушах.
– Что случилось, любимая? С тобой все в порядке?
А она вдруг начинает смеяться и смотрит на кафельный пол. Проследив за ее взглядом, я не вижу ничего особенного, только разбитый стакан и лужицу воды.
– Что смешного? – недоумеваю я.
Элен, все еще смеясь, смотрит мне в глаза.
– Ничего. Это замечательно, прекрасно, невероятно. Себастьен… у меня только что отошли воды.
– Ребенок, – шепчу я, наконец-то сообразив, в чем дело.
Мне тревожно: я ждал этого момента не одно столетие. Губы расплываются в улыбке.
Она улыбается в ответ.
– Да. У нас скоро появится маленький.
Элен
В больнице все говорят по-итальянски, и лирическая музыка этого языка наполняет вечер блаженством. Я чувствую схватки, резкие и настойчивые, и радуюсь им, несмотря на боль, ведь это наша малышка объявляет о своем появлении на свет. Она хочет, чтобы мы стали семьей.
И лишь этот факт занимает мои мысли. Медики проводят необходимые процедуры, а для меня все как в тумане: медсестра вставляет мне в руку капельницу, анестезиолог делает эпидуральную анестезию, другая медсестра проверяет раскрытие шейки матки, подсчитывает время пауз между схватками.
Я начинаю обращать внимание на происходящее, когда в палате появляется доктор – добрая бабушка с волосами, собранными в пучок на затылке. Заметив перекошенное лицо Себастьена, она подходит сначала к нему.
– Все в порядке, папаша, molto buono, очень хорошо, – говорит она, успокаивающе похлопывая его по плечу. – Не волнуйтесь.
– Да, милый. – Я подзываю Себастьена к себе. Его рука дрожит. – Ты скоро станешь папой.
Я вижу, как он напуган: думает, что смерть прячется где-то в темном углу, выжидая удобного момента, чтобы схватить меня. Себастьен опускается на колени рядом с кроватью, закрывает глаза и склоняет голову, словно в молитве.
– Я люблю тебя, – почти неслышно говорит он, а потом повторяет это вновь и вновь, на всех языках, которые мы когда-либо знали.
T’amu.
Ich liebe dich.
Eu te amo.
Jag älskar dig.
Ti amo.
Σε αγαπώ.
我愛你
Je t’aime.
По моей щеке стекает слеза – я оплакиваю все его потери, всех Джульетт, с которыми ему пришлось расстаться, всех его любимых, кого он не мог отпустить.
Я сжимаю руку Себастьена.
– Я пронесла бы любовь к тебе через сотню жизней, через тысячу.
Он подавляет мучительный всхлип.
– Но я пока не ушла, – ласково продолжаю я. – И буду с тобой еще долго. Договорились?
– Да, – шепчет он.
– Да, – повторяю я, как бы скрепляя сделку.
И у меня начинается серия схваток, самых сильных за все время.
Себастьен
Я никогда не надеялся стать отцом, даже не думал, что это возможно. И вот наша маленькая девочка встречает яркий свет больничного зала радостным криком, широко раскинув руки, словно готова обнять всю вселенную, и с первого вздоха смотрит в будущее с оптимизмом. Медсестра уносит ее в другой конец помещения, чтобы вымыть и привести в порядок; я машинально следую за ними. Первый крик моей дочери – тропический шторм, который обволакивает меня теплой волной безусловной любви. Я хочу броситься к ней, прижать к себе, защитить от голода и холода, от чудовищ и проклятий, от боли, страха и вообще всего плохого.
У нее курносый носик, как у Элен, и крошечные розовые губки, а тоненькие волосики цвета ирисок похожи на сахарную вату. У нее по пять пальцев на руках и ногах, идеальный вес и идеальный рост. Она самый красивый ребенок на свете.
Медсестра передает мне мою маленькую девочку, и я прижимаю ее к груди.
– Здравствуй, ягодка моя, – шепчу я.
Малышка протяжно, счастливо агукает и блаженно растворяется в моих объятиях. Наконец она здесь.
– Можно мне тоже на нее посмотреть? – спрашивает Элен задорным, но усталым голосом, и я внезапно понимаю,
