шишки на елях, на воле же приходилось пользоваться очками. Они остались на дороге, в песке, после того печально-памятного удара.
Воду, в первые дни показавшуюся болотистой, мутной, с лягушачьим привкусом, теперь он находил отменной, приятной, вода прекрасно утоляла жажду и поддерживала жизнь.
Привыкнуть можно ко всему, только не надо вспоминать то время, когда ты пил из-под крана превосходную воду из озера Балтэзерс. Тогда все будет в порядке. Воспоминания, они что соринки в глазу.
У меня теперь одна заветная, вечно юная надежда, что люди отыщут меня, что я живым освобожусь от стальных объятий клетки.
Созревший плод падает с дерева. Все сущее, достигнув зенита, идет на убыль.
Может, и я достиг зенита в свои тридцать пять лет. Может, я обречен угаснуть в безмолвии клетки, вдали от людских глаз.
Может, мне не дано сказать ничего нового? Может, я исчерпал свои возможности, до дна опустошил свой талант, по щепотке разбазарил его на мелочи? Может, я та же мутная вода в моем колодце, только мне она представляется пригодной для питья, у меня ведь нет другой воды, для других же она пахнет болотом, лягушками?
Кто мне ответит?
Клетка тупо молчит.
Лишь я могу ответить, больше никто. Прежде я в себе не сомневался, не думал о зените, но клетка дала толчок.
Теперь я, кажется, знаю, как нужно работать. Да, теперь знаю. Теперь бы я смог. Энергии и воли мне не занимать. Горячка юных лет прошла, пора за ум браться. Клетке можно сказать спасибо за науку. Да вот неизвестно, сумею ли пожать плоды этой науки.
Выбирать надо трудный путь?
Все это вздор, и мелет его тот, кто никакого пути не выбирал, а просто плыл по течению. Не избери я архитектуру, — а она, по сути дела, наилегчайший мой путь, линия наименьшего сопротивления, ведь мои способности как раз и отвечают предъявляемым ею требованиям, — так вот, не избери я архитектуру, разве бы мне удалось достичь чего-то стоящего?
Нет и тысячу раз нет!
Выбирать надо легкий путь?
Нелепо толковать о легком и трудном пути. Выбирать надо единственный путь. Отыскать его нужно, и тогда единственно возможный путь станет самым тяжелым и самым легким.
Найди я средство выбраться из клетки, я был бы счастливейшим человеком. Но мне не найти его. И в том величайшая гнусность клетки.
А сколько людей, что сами похожи на клетку, и бродят с клеткой по миру, и носят свои брусья, орехи, шампиньоны, силки для голубей, гнилую солому, лошадиный навоз, носят с собою наст прошлогодних листьев, старое корыто, и подкрадется вдруг такая клетка, возьмет в полон другого человека и держит его долгие годы.
Бывают роскошные клетки с богатыми одеждами, автомобилями, особняками, узорными коврами и мягкими диванами.
Бывают бедняцкие клетки с заштопанной одеждой, колченогой мебелью, коммунальными квартирами, тесными экранами телевизоров.
Бывают черные клетки ненависти, красные клетки любви, белые клетки горя, лиловые клетки страсти, бесцветные клетки жизни и смерти, бывают клетки зависти, и если ты, человек, обитаешь в клетке, подобные метафоры можно нанизывать до бесконечности.
Единственный наилегчайший и вместе с тем наитруднейший путь — выбраться из клетки. Гремучей змеей на бетонном полу извивается клетка. Освободившись от нее, человек у себя в кабинете в качестве трофея повесит змеиную шкуру, но яд, оставленный клеткой, еще долго будет терзать сердце.
Все же я счастлив, что такая судьба миновала меня в том мире!
Начинались ясные ночи. Небо стало высоким и синим. В звездных клетках, облитые млечным светом, светились иные миры.
В такие минуты ему вспоминалась Эдите.
Я знаю, милая, своей легкой поступью ты идешь ко мне по мерзлой земле, теплыми стопами ступаешь по хрустящему снегу, сладкими стопами своими, и волна ночных голубых волос развевается по ветру, ты идешь ко мне, простирая млечной белизны руки.
Морозной ночью с ветки срывается лист, падает в млечные руки. Падает целую вечность.
Может, есть листья, что падают полвечности, четверть вечности, восьмушку вечности, и я частенько просыпаюсь, вскакиваю в своем шалаше, гляжу в ночь, жду тебя, глазами надежды пронзая тьму, но вижу только лист, недвижный, уже полвечности слетающий с ветки.
Я жду тебя, как недвижный лист ожидает пришествия второй половины вечности, и надежда моя нетленна, как нетленна вечность листьев в осенней ночи, когда сквозь небесную клетку смутно мерцает далекий Млечный Путь, и люди думают, что это звезды, люди, не знавшие клетки, а их любимые всегда с ними рядом, и теплая рука покоится на груди.
На моей груди покоится рука надежды.
Все же — как. выглядит Эдите? Не начинаю ли я забывать? У нее были крупные руки, тонкие, длинные пальцы. Белая кожа. Родинка у самого плеча, она обнажалась, когда Эдите надевала платья с коротким рукавом, особенно ей шли черные платья, они оттеняли белизну и нежность кожи.
Эдите могла внезапно похудеть, так что у нее выпирали ключицы, плечи становились угловатыми, руки торчали, а потом столь же внезапно могла сделаться, ну, если не полной, то уж во всяком случае преобразиться до неузнаваемости, руки и плечи довести до приятной округлости, и спина становилась ровной, гладкой, а рот, обычно такой огромный при худобе ее лица, — просто ртом, и нос, прямой, классический нос, отнюдь не казался остреньким. Одну неделю она могла выглядеть по-мальчишески поджарой, озорной, с заостренным, осунувшимся личиком, а через неделю — откуда ни возьмись — и дородность, и румянец во всю щеку, и алые губы.
В клетке Эдите являлась ему во всей своей таинственной красе. В воспоминаниях все обретало новое звучание, новую оболочку, без больших и малых ссор. И припомнил он то, о чем давным-давно позабыл. Припомнил начало любви.
Девять лет назад — лето шло на убыль — я провожал Эдите на дачу, где она жила с родителями.
В общем-то я был шустрый, сообразительный парень, но рядом с нею терялся, делался тихим, робким, что-то беспомощно мямлил, как-то сразу линял, сжимался в комочек, и тогда-то до меня дошел истинный смысл слов «по уши влюбился». Во мне просыпался зверь. Я пожирал Эдите глазами, мысли разбегались, лицо деревенело, и теперь, сквозь решетки клетки, оглядываясь на себя тогдашнего, я кажусь особенно непривлекательным в роли влюбленного.
Разумеется, Эдите не нравились
