раз, и с тем и другим говорила об аренде и даже о продаже дома, в котором жила.
Они ей улыбались и когда подошли, то низко кланялись, и она присела в таком же низком реверансе перед ними.
— Госпожа Агнес, — говорил красавец Ренальди беря её руку, — дозвольте я познакомлю вас с гостями.
И он повёл её по этой великолепной светлой зале.
«Ах, какие же здесь светлые и блестящие паркеты, — думала девушка, глядя на пол. — Они здесь не хуже, чем зеркала».
Улыбающийся Кальяри шёл рядом, он остановился около благородной пары и, указывая на этих двух великолепно одетых людей, заговорил:
— Фердинанд Иоганн Лейвених, член ландтага Фринланда и личный советник его высочества курфюрста Ланна и его жена Клотильда.
Все друг другу кланялись.
— Премного наслышан о славных победах вашего дядюшки, — произнёс господин Лейвених.
— Все о том только и говорят, — добавила его жена. — Очень желаем видеть его у себя, как он будет в Ланне.
— Я передам дяде ваше приглашение, — едва слышно от волнения отвечала девушка.
— И вас, и вас желаем видеть, дорогая моя, — продолжал господин Левейних.
— Да, уж не пренебрегайте нашим приглашением, — молитвенно сложив руки говорила Клотильда Левейних. — Вот хоть в следующую среду приезжайте, госпожа Агнес.
— Обязательно буду, — отвечала Агнес с вымученной улыбкой. Но она тут же подумала о своём платье, не может же она пойти в гости опять в этом платье, и посему сразу добавила. — Если с делами управлюсь.
— Уж управьтесь, пожалуйста. Мы пришлём вам человека с напоминанием, — говорила госпожа Клотильда.
А молодые банкиры уже вели её к другим людям:
— Штатгальтер Его Императорского Величества господин Ульрик, — представлял нового, безусловно богатого вельможу Кальяри.
— Я немного знаком с вашим дядей, — говорил тот после поклона. — Как и все, восхищаюсь его победами.
— Рада это слышать! — делала перед ним книксен Агнес. — Я передам дяде ваше восхищение.
Как хорошо, что она умела читать, как хорошо, что она читала книги, читала романы про любовь, которые брала у мерзкого книготорговца, романы про дам и рыцарей. Иначе она и не знала бы, как отвечать на все эти вежливые слова, что то и дело говорили ей эти вежливые люди.
Потом её вели к новым людям и новым, Агнес, хоть и, кажется, начала успокаиваться, но всё равно была очень возбуждена, она почти не запоминала ни их имен, ни титулов, ни званий. К стыду своему! Были они лишь картинки говорящие. И это при её-то великолепной памяти, при которой она с одного прочтения могла наизусть проговорить сложный рецепт какого-нибудь редкого снадобья!
— А вот и тот, о ком вы просили, — ей на ухо произнёс Энрике Ренальди, когда они подходили к священнослужителю в великолепном лиловом одеянии.
— Епископ, настоятель храма святого Николая отец Бернард, — представил священника Кальяри.
Отец Бернард был красавчиком. Лицо, сразу видно, человека благородного. Перчатки лиловые из атласа. Персты перстнями унизаны. Смотрит на неё весьма благожелательно, улыбается даже.
Тут всё волнение у девушки и прошло. Без спроса схватила она руку святого отца и поцеловала в самый большой перстень, проговорив после этого искренне и с сердечным жаром:
— Не довелось мне даже рядом стоять со столь высокопоставленным святым отцом, уж возможности руку его поцеловать я не упущу.
Все, кто был рядом заулыбались, и сам епископ улыбался и даже по голове её погладил:
— Приятно видеть рвение такое в молодых девицах.
После него её знакомили с другими людьми, и уже этих то она всех запомнила. Хоть ночью её разбуди — спроси про них, так расскажет и все имена и все титулы.
После хозяева звали гостей к столу. На хорах, в верху, заиграла музыка. А место Агнес оказалось как раз между головой первой купеческой гильдии Ланна господином Кельдером и его преосвященством настоятелем храма святого Николая отцом Бернардом.
Не подвёл её Кальяри, посадил её так, как ей надо было.
Глава 32
Сыч есть Сыч, и хоть тюрьма и поменяла его, да уж и не совсем. Шубу, что подарил ему Волков было жалко. Грязна, словно в жиру, а рукава засалены вовсе. Он себе ещё берет купил, чтобы казаться настоящим и благообразным купцом. Берет тот, кажется, был красив, пока Сычу не достался. Сейчас же Фриц Ламме более походил на разбойника, что отобрал одежду у небедного купчишки. После тюрьмы Сыч, конечно, раздобрел на вольных харчах, но дородности ему это не придавало, весь левый его глаз заплыл большим и отёком с ярким синяком. Опасный завсегдатай грязных бандитских кабаков, да и только.
— Смотреть на тебя дурака тошно, — сказал Волков зло. Махнул рукой. — Горбатого могила исправит.
— Так чего же… Так непросто мне там было, — оправдывался Сыч.
— В кабаке дрался?
— С кабацкими я бы управился, — заявляет Фриц Ламме с апломбом.
— Так кто же тебя бил?
— Господа били.
— Что за господа? Ну чего тянешь рассказывай, — раздражается кавалер.
— Ну, господа из свиты барона.
— За что?
— Ну дело было так. Остановился в той харчевне, что в миле от замка барона, — начал Сыч. — Ну всё чин по чину, торгуем с мужичками, мы ж вроде как купцы, торгуем, значит, пиво пьём. Два дня так. И я всё спрашиваю и спрашиваю у всех, как, мол, дела тут, каков урожай был, не злой ли барин. В общем говорю с ними, но вижу, что мужичьё ничего толком не знает. Думаю, нужно выяснить про доктора. А как? Вот и придумали мы с Ежом. Лёг я в покоях для гостей, вроде как животом маюсь, Ёж побежал к трактирщику, мол: «Зови врача!» Тот отвечает, что за врачом нужно в Ольвиц или Мален ехать. Ну Ёж ему и говорит, ты в замок кого-нибудь пошли там врач должен быть. Скажи ему, что талер дадим, если придёт. Ну, он и послал мальчонку. Тот приходит обратно и говорит, что в замке никакого врача нет.
— Как же нет, барон при смерти лежит, врач при нём безотлучно был, — не верит Волков. — Мне о том дядя барона говорил.
— Что вам какой дядя говорил, я не знаю, а вот то, что никакого доктора в замке нет, это я знаю точно.
Волков молча ждёт пояснений, Сыч и продолжает.
— Полежал я ещё денёк, и поехали мы с Ежом по окрестностям, стали мужиков местных спрашивать. Никто не знает, что в замке творится. Пришлось через пару дней к замку ехать. Вот, значит. И нашли мы мужичонку одного, что дрова в замок возил.
Мужичонка жадненький был. Поговорили с ним, мол есть
