неё есть какие-то отношения с Калугиным, хотя они очень искусно это скрывают, но я чувствую — там есть нерв…
— Возможно, ты права! — ответил я резко. — Но мы официально находимся в браке, и окружающие воспринимают нас мужем и женой, поскольку не все такие наблюдательные, как ты.
— Да плюнь ты на эти условности! — Она легонько щёлкнула меня по носу. — Давай прямо сейчас завалимся в «Кубань», и ты не забудешь этот вечер никогда. У меня там подружка работает администратором… Закажем икру и шампанское в номер. Оттопыримся по полной программе.
— У меня на икру денег не хватит, — сказал я, как отрезал.
Она перестала улыбаться, замкнулась и повернула лицо к закату, отчего оно покрылось нежно-розовой ретушью. Никогда не забуду этот идеальный абрис Нефертити.
— Юленька. Милая Юленька. Я одного не могу понять… — продолжил я назидательным тоном. — Зачем тебе это надо? Ты молодая красивая девушка, а я не самый подходящий вариант для тебя. Я много пью, курю, матерюсь, плюю на законы общества и любые правила. У меня совершенно нет денег и никаких перспектив в том, что они когда-нибудь появятся. Я не люблю женщин и не особо люблю трахаться. Мне бы поговорить с кем-нибудь по душам, водочки выпить.
Она смотрела вдаль и никак не реагировала на мои слова, а я продолжал раскачивать лодку, в которой мы случайно оказались вместе.
— Ну допустим, мы отправимся сейчас в номер и займёмся там беспорядочным сексом. Едва ли это закончится любовью, и навряд ли мы станем хоть чуточку счастливее. А на следующий день, то есть завтра, мы встретимся на шведской линии и ничего не почувствуем, кроме стыда.
— Ты не устал? — прошептала она, не глядя в мою сторону.
— Я просто хочу понять… — Я сделал мхатовскую паузу, а она покосилась на меня вопросительным взглядом. — Зачем я тебе нужен?
Её ответ меня обескуражил, и если бы она в конце фразы пустила бы по щеке длинную слезу, то я, наверно, поверил бы в её искренность. Но я прекрасно понимал, с кем имею дело, и, конечно же, чувствовал, что она играет со мной от скуки…
— Ты не представляешь, — сказала она дрожащим голосом, — как мне надоели эти самоуверенные пузатенькие мужички с маленькими пиписьками, наделённые властью и деньгами.
С моря подул прохладный ветерок, и её мокрая загорелая кожа покрылась многочисленными мурашками. Она закутала плечи в махровое полотенце и вновь уставилась на закат, который постепенно приобретал трагические нотки.
— Ты, наверно, думаешь, что я шлюха? — вдруг спросила она.
— Н-е-е-е-т! — возмутился я. — Ни в коем случае!
— Ну и зря, — спокойно молвила она и, повернув голову, улыбнулась мне очаровательной улыбкой. — Я действительно шлюха. Я очень плохая. Ты даже не представляешь насколько…
И всё-таки она добилась своего: после таких признаний мне стало её жалко, — она выцыганила капельку моего сочувствия, и я даже мысленно погладил её по головке и прижал к себе. «Девочка моя милая». — Я бываю страшно сентиментальным, особенно когда «страдает» красивая женщина, особенно когда она плачет. — «Возьми себя в руки, Эдуард».
Я начал говорить какие-то банальности о покаянии, о том что никогда не поздно измениться, о том что Господь милостив, о том что всё относительно, но Юля резко перебила меня:
— Пожалуйста, оставь меня в покое. Я не хочу с тобой разговаривать.
Я тут же поднялся, одел шорты, накинул полотенце на плечо, взял сигареты…
— Дай закурить, — попросила она.
— Ты же не куришь, — удивился я.
— Хочу вспомнить забытый вкус.
— Поверь мне, я не стою того… — начал я моросить нечто великодушное, но она посмотрела на меня таким взглядом, что у меня все слова встали колом.
— Дай сигарету и проваливай отсюда, неудачник, — прошелестела она с ненавистью.
Я пожал плечами, горестно вздохнул и поплёлся в отель. После этого разногласия мы всё-таки продолжали общаться: играли в теннис, в баскетбол, в волейбол, а какие «свояки» она катала на зелёном сукне! Но интимной подоплёки в наших спортивных единоборствах отныне не было.
Девушка была, конечно, очень одарённая, и я до сих пор не могу понять и даже простить себя… «Какого чёрта, придурок, ты не трахнул эту великолепную бестию?!» — иногда я спрашиваю себя, сидя перед камином и по-стариковски роняя тапочек в огонь.
Именно в то время со мной начали происходить какие-то странные метаморфозы, и впервые на моём пути появились красные флажки. Раньше для меня не было ничего невозможного, а теперь я разбрасывал последние камни, перед тем как начать их собирать. Красивая беззаботная жизнь заканчивалась, и наступал мой персональный апокалипсис.
Однажды Калугин посмотрел на меня взглядом патологоанатома. К тому моменту я выглядел отвратительно: я страшно похудел, у меня был совершенно не жизнеспособный вид, торчали ключицы, плечи сложились на груди, словно крылья летучей мыши, под глазами пролегли фиолетовые тени. Я ходил по земле как будто наощупь.
— Ты выглядишь как граф Дракула, — сказал он и легонько меня толкнул — я пошатнулся и чуть не упал. — Ты тлеешь на глазах. С тобой происходит что-то неладное.
— Ты вообще крещёный? — спросил он.
— Нет, — ответил я. — Я бывший пионер и комсомолец.
— Забудь об этом, как о страшном сне. Короче! — сказал он решительно. — Завтра в пять утра поедем к отцу Александру.
— Зачем? — заартачился я, и всё во мне было против этого.
— Крестить тебя будем, дурака, — ответил он тоном, нетерпящим возражений.
14.
12 сентября 2000 года в 5 утра мы выехали в Псебай. Утро было пасмурное. Небо было затянуто мутной пеленой, напоминающей полиэтиленовую плёнку. Мы ехали вдоль моря в сторону Туапсе; оно было пепельно-серого цвета. Слегка штормило, и волны, как мне казалось, медленно наплывали и разбивались о железо-бетонные конструкции, которыми был укреплён берег. Над поверхностью моря бесновались чайки, грязно-белёсыми скопищами осаждали волнорезы.
— Ты хоть спал сегодня? — спросил Андрей, мельком посмотрев на меня; его «девятка» цвета морской волны летела по трассе довольно бойко: стрелка спидометра лежала на отметке «120».
— Вообще не спал, — ответил я. — Я обычно ложусь в это время, когда солнце встаёт.
— Каждый день?
