них мы не сварим зелье, а без него галера не поплывет. И я не выберусь с острова.
Все остальное — лут с капитана Гвоздя и с Ламиа — меня интересовало слабо. Тем более я полагал, призрак жрицы отнюдь не утратил своей опасности. Вот перестанет она горевать по богине, отойдет от первого шока — и… мало нам не покажется. Соберись, Лёха!
Обдирая ладони, я кое-как соскользнул вниз и поковылял вглубь оврага: как же, в самом деле, эта локация надоела! Вскоре я вышел к пиратам.
Лухрасп привел Амру в чувство, но сам выглядел не ахти как.
— Монеты собрал? — спросил я.
— Не все, — устало мотнул головой усач, — осталась последняя. Седьмая.
Он сунул мне в руку Коготь: мою монетку, примотанную к “копью”, усач извлек.
— Седьмую никак не могу найти...
— Ребята, — я обращался к неписям по простому, снова забыв, что это не более чем куски кода, сложные и обширные, впрочем. — Ребята, я предлагаю валить. Ищем Грибуса: у него в сумке травы. Берем его самого или только сумку. И к лодке. Черт с этими монетами, кладом, со всем этим островом. Я хочу только с него уплыть.
Из глубины оврага — от двери — доносились причитания призрачной жрицы. На неизвестном мне языке она снова пела, оплакивая свою богиню. Низкие стоны, из которых состоял плач, звучали тоскливо и жутко.
— Без седьмой монеты я не уйду, — упрямо сказал усач. — Я к этому кладу полжизни шел. У нас с тобой уговор!
Я вздохнул.
— Ладно… Ты умеешь по лунам время суток определять? Полночь скоро?
— Уже почти, — обреченно отозвался усач, взглянув в небо.
— Тогда поздравляю. Подозреваю, что в полночь начнется. И это будет еще хуже, чем Ламиа.
— Так не будем продолжать терять время, — буркнул пират.
Он вздохнул, вытащил одну счастливую монетку из кошелька, пошептал над ней и несколько раз крутанулся на пятках, а потом бросил.
— Заметил, куда упала?
Я ткнул когтем — монета улетела шагов на семь, еще дальше в овраг, и опять пропала в листве.
— Где-то там и последняя, — постановил Лухрасп и снова бросился рыться в листьях. Мы с Амрой последовали за ним.
С места, куда упала монета, был виден и Грибус — его тело лежало еще в десятке шагов впереди. Я прокрался к нему.
Пират был мертв — решительно и бесповоротно. Поодаль валялись его кожаная сумка с гербарием и красный колпак. Грязные седые волосы разметались. Не знаю, отчего именно, но мне неожиданно стало очень жалко беднягу. Старик был тот еще гусь — но всерьез на моих глазах навредить никому не смог. Зато сам попал под раздачу несколько раз — и погиб нелепо и некрасиво.
Неправильное что-то происходит в этой игре. Невзирая на все спецэффекты и сценарные рояли в кустах — не должно все так быть похоже на реальную смерть. Не за этим в игру приходят. И почему-то мне все сильней кажется, что наш “эксперимент”, который нельзя прервать, как-то связан со всеми этими странностями… Ладно, с этим будем разбираться потом.
Чтобы взять сумку, нужно было сделать еще три шага. Отсюда напрямую уже было видно самый глубокий участок оврага, где в дальнем откосе зловеще мерцала древняя дверь.
То, что осталось от Ламиа, рухнуло перед дверью; призрак жрицы стоял над останками (можно их так назвать?) на коленях, исполняя свой ритуальный плач. Проклиная сухие листья, заполонившие все вокруг, я медленно преодолел необходимое расстояние и потянул торбу Грибуса. Раздавшийся громкий шорох издевательски напоминал шелест крыл Ламиа. Жрица подняла голову и посмотрела на меня в упор. А потом кинулась.
Я бросился наутек. Умирать, держа в руках сумку, я боялся. Поэтому с криком “Полундра!”, перескакивая через горы палой листвы, я рванулся назад и выскочил обратно к побратимам-пиратам. К счастью, те были готовы.
Амра подобрал ятаган капитана Хызыра и поигрывал им с ухмылкой. А усач, проведя поперек оврага линию, опять рисовал вдоль нее какие-то знаки и бормотал. Оба стояли с той стороны черты.
— Лови! — крикнул я и швырнул сумку, Амра ловко поймал ее за ремень. Впрочем, я тоже успел: перекатился и оказался за линией за мгновение до того, как пальцы призрака вцепились бы мне в плечо.
Подлетев к черте, привидение затормозило и уставилось на нас жутким взглядом.
Властное лицо первожрицы теперь перекошено было гневом и болью, а лоб и щеки — украшены кровоточащими серебром ранами, которые та сама же себе и нанесла.
— Я ждала этой ночи сотни лет, — глухо и страшно сказала она, — и вы разрушили мои чаяния за один миг. Теперь еще невесть сколько веков я должна буду капля за каплей возвращать Госпоже ее силу.
— Не мы пролили первую кровь, жрица, — рыкнул Амра, опять жутко мне кого-то напомнив с ножом в руке.
— Вас ждет гибель. — Палец призрака протянулся вперед, отдернулся от черты, но потом по очереди ткнул в каждого. — Я говорю об окончательной гибели, забвении ваших дел и лиц в этом мире и в остальных. И вас, морские разбойники, и тебя, Спящий.
Я снова почувствовал дискомфорт: это было неправильно! Не должна непись так к игроку обращаться… Амра тоже поёжился и толкнул Лухраспа:
— Пора убираться отсюда. Не приведи Мимир, сейчас нашлет мужское бессилие — хуже этого нет, ходи по знахаркам потом… У меня было такое.
— ПРОКЛИНАЮ! — взвизгнула жрица. — Проклинаю гибелью и забвением!
...В этот момент кое-что началось. Хоть я и отдалился от самой глубокой точки оврага, но по-прежнему видел за его поворотом верхний краешек таинственной двери, мерцающий в лунном свете. И этот краешек дрогнул, а затем медленно двинулся вбок. Дверь открывалась!
— Ну всё, — пробормотал я. — Пришел лесник и всех разогнал.
Мгновеньем позже донесся шум осыпающейся земли, а светящиеся линии ярко вспыхнули. А потом — сильный и гулкий звук, будто бы распахнулись тяжелые створки бункера. Да почему — будто бы?.. Я знал — так и было. Наступила третья ночь, и свет обеих лун Терры одновременно пришел в овраг. Полных лун — изображенных на тех самых двух створках.
“Бункер” этот был, вероятно, гробницей. А ее обитатель (или несколько обитателей?), как я успел понять по нескольким оговоркам, был силой, связываться с которой не рисковали ни Ламиа, ни капитан Гвоздь: два этих ночных хозяина
