также и так называемое естествоведение)? Прежде всего она ставит непроницаемые перегородки между мирами: растительным, животным и неорганизованным (ботаника, зоология и минералогия), мирами, столь тесно связанными между собою и взаимодействующими в целокупной природе [Кайгородов 1907а: 63–64].
Кайгородов отвергает обвинения в адрес своей хрестоматии в бессистемности, отмечая, что она организована в соответствии с природными сообществами, составляющими основу его учебной программы. Книга начинается в «лесу», сочетая в себе поэзию, очерк по естествознанию, рисунок и притчу, что также подразумевает участие сообщества художников и литераторов. Мы углубляемся в лесные дебри в ходе своего рода экскурсии, сразу географически и темпорально: начинаем с Лермонтова и двигаемся к Пушкину, переходим от изобилия середины лета к золотой осени и наблюдаем «пышное природы увяданье». Описание леса самим Кайгородовым вписываются в общую концепцию: он включает три своих очерка из «Бесед» и два – из сборника «Лепестки»: сказку о разумном лесоводстве и зарисовку опавшей листвы в осенний день. Эти прозаические фрагменты перемежаются со стихами Лермонтова, Пушкина и Тютчева, признанных величин русской поэзии, и менее именитых авторов: Никитина, Бенедиктова, Апухтина, Мея. Имеется также неподписанное восьмистрочное стихотворение перед первым прозаическим текстом (программной статьей Кайгородова «Дерево» из «Бесед»), которое вполне может также принадлежать Кайгородову; в книге есть и другие примеры неподписанных стихотворений, и весьма вероятно, что непрофессиональный музыкант и художник мог оказаться также при случае стихотворцем.
Интересно рассматривать эту компиляцию не просто как случайный набор текстов, а как целенаправленно подготовленное собрание разнородных материалов, сходное по разнообразию оттенков и смыслов с непостижимой, но потрясающей воображение гармонией мира природы Кайгородова. В широком смысле в книге присутствует некое движение от лета к осени, тогда как в прозаических отрывках прослеживается переход от общего к частному: от дерева вообще конкретно к сосне, от чернолесья – к цветущей липе. Как в очерках Кайгородова, так и в некоторых стихах имеются отсылки к различным способам использования леса и различным радостям, которые он дарит. Хрестоматия «Из родной природы» отражает и озабоченность автора вопросами сохранения природы и лесоводства: «Лесная сказка» представляет собой яркий и в то же время нравоучительный ответ на идею рационального разведения монокультур: в ней Лесной Царь (своего рода вариант лешего) противостоит задуманному на бумаге и затем высаженному рядами лесу. Повелитель Зеленого царства опечален исчезновением красоты его леса, красоты, выраженной не в регулярности, а в различиях форм и видов, в «восхитительной прелести пестрого разнообразия» [Кайгородов 1902:42]. Лесной Царь призывает своих подданных: вековые дубы, клены и осины, дроздов, дубоносов, соек, снегирей, чижей, чечетов и зябликов – и посылает их стереть нанесенные на земле «клетки, подобно шахматной доске». Его верные слуги выполняют свою задачу по высевке (в сказку встроена небольшая классификация семян разных деревьев), и через десять лет «творение лесничего стало неузнаваемо!». Добрый лесничий забывает свою обиду, видя, как деревья «бодро и весело растут в сообществе со своими друзьями из других древесных пород, с которыми они привыкли вместе расти на свободе, в лесу». Заезжий художник хвалит его знания и умения, но лесничий прерывает его, заявив, что имеет к результату мало отношения: «…это – произведение природы, дело рук Божьих… У меня было задумано нечто совсем иное <…> природа – наш лучший учитель в подобных делах». Природа научила лесничего, как заводить здоровые леса и понимать красоту, которая свойственна не только творениям человека, но является также неотъемлемой характеристикой разнообразия и природного порядка. Помимо прочего, в этой сказке Кайгородов высказывает несколько иную точку зрения на разумное лесоводство, чем в его очерке о лиственничной роще Петра Великого; но если очерк заканчивался на мрачной ноте, то в сказке оставлен шанс на примирение лесничего с Лесным Царем – если, конечно, лесничий захочет учиться у природы [Кайгородов 1902: 40–47].
В самой первой своей лекции перед рабочими Пороховых заводов Кайгородов заявил, что «довольно распространенное мнение, что наука и поэзия противоположны, несовместимы друг с другом», ложно. «Великие научные открытия в природе начинаются с первых шагов внимательных наблюдений за тем, что находится вокруг нас»[311]. Поэтическая подборка Кайгородова, включенная в его хрестоматию, дает понимание того, что разные формы и жанры языка (будь то метафора, аллегория или ботаническая справка) могут сосуществовать и дополнять друг друга; по аналогии с разнородной экосистемой, воспеваемой в «Лесной сказке», лингвистической монокультуре тут не место. Многие из этих стихов – результат «внимательных наблюдений». Они зачастую дают нам ощущение почти физического присутствия, погружая нас в сиюминутное восприятие окружающего мира лирическим героем. В них часто подразумеваются интимность и даже чувство взаимности («Из-под куста мне ландыш серебристый / Приветливо кивает головой»), а природа наделяется речью («Когда студеный ключ играет по оврагу / И, погружая мысль в какой-то смутный сон, / Лепечет мне таинственную сагу / Про мирный край, откуда мчится он…»). Какие-то стихотворения преимущественно изобразительны, а в других важна в первую очередь передача эмоции: сердце успокаивается, тревога уходит с лица, «И счастье я могу постигнуть на земле, / И в небесах я вижу бога…» [Лермонтов 1961: 421]. Есть стихотворения сентиментальные и поучительные, в том числе поэтический диалог Бенедиктова, в котором дерево добровольно предлагает себя в качестве топлива и плуга, материала для постройки дома и мачты корабля. Какие-то стихи Кайгородов открыто привязывает к фольклору, как в случае с песней «Зеленая сосна вырастала на погосте далеком, глухом…», которая предваряет стихотворение Бенедиктова – в нем используются репризы и строки народной песни для создания ритмического противопоставления смены сезонов постоянству сосны и ее беспросветной печали. В следующем стихотворении неизвестного автора звучит шепот сосны на погосте, молящейся об усопших, – пример анимизма, вероятно пришедшего непосредственно из народной песни. За призывом Никитина: «Взгляни кругом» – следует другой: «Пойми живой язык природы – / И скажешь ты: “Прекрасен мир!”» В этом воззвании отчасти передан смысл всей книги, которая не оставляет сомнений в том, что русские поэты (как неизвестные авторы народных песен, так и признанные классики XIX века) уж точно понимали и дорожили этим языком. В список тех, кто понимал «живой язык природы» достаточно хорошо, чтобы говорить на нем, безусловно, следует включить и самого Кайгородова.
Дерево
Божье создание,
Земли, нашей матушки,
Детище милое!
Зыбью зеленою,
Листом кудрявым, ты
Кроешь нас в непогодь,
Греешь в морозный день,
Кормишь в бескормицу…
* * *
К концу царской эпохи Д. Н. Кайгородов был любимым и широко признанным автором, чьи утренние прогулки и фенологические заметки вдохновили множество его
