соотечественников на подобные наблюдения и ведение записей. Он преподавал естествознание царской семье, часто выступал с лекциями на разных академических площадках Санкт-Петербурга, участвовал в дискуссиях по реформированию образовательной системы. М. Е. Ткаченко писал в кратком некрологе своего наставника, что Кайгородов не переставал пропагандировать свою экскурсионную педагогику и после переворота 1917 года:
Годы революции, несмотря на голод и холод, не остановили работы в этом направлении, и он продолжал руководить подготовкой педагогов и вел с ними экскурсии. Аудитория его постепенно расширялась: часто можно было встретить среди экскурсантов не только педагогов, но и учеников I и II ступени трудовой школы, красноармейцев и рабочих [Ткаченко 1925а: 10].
В этом посмертном портрете профессора, под конец жизни занявшегося обучением советских рабочих, а не членов какого-то кружка любителей природы императорского порохового завода, в равной мере прослеживаются пафос и замечательная последовательная логика. В выдающемся модернистском романе Андрея Белого о революции отцу, бюрократу Аблеухову, трудно понять своего ставшего революционером сына. «Почитывал Кайгородова…» – вспоминает и поражается отец [Белый 1981: 94]. И скрытый смысл этого замечания ясен: он же был таким славным мальчиком. Что же с ним случилось?
И что же случилось с самим Кайгородовым, очерки которого уводят нас далеко от революции, в дремучие леса? Судьба наследия Кайгородова в советскую эпоху представляет собой замечательный пример забвения и возвращения памяти, а также того, как человек, не интересовавшийся политикой, сумел вдохновить целое поколение советских защитников природы. Здесь следует упомянуть советские издания, статьи и заметки, которые начали появляться в 1970-х и 1980-х годах. Также стоит задуматься о том, как, согласно формулировке А. А. Болотовой, «практики повседневной жизни, реальность микромира и локальных взаимодействий» не позволили государству получить полный контроль над человеческими жизнями или хотя бы над восприятием людьми окружающего их мира [Болотова 2006]. Формально тексты Кайгородова словно исчезли, но в 1960-х годах в печать стали выходить сборники его очерков и рассказов, а его имя как фенолога, эссеиста и защитника леса вновь оказалось у всех на устах уже в позднесоветскую эпоху. Его наследие обусловлено разнообразием его ролей, которые неотделимы от его личности. Чтобы понять, как это наследие сохранилось, необходимо обратиться к государственным учреждениям, но также и к методам письма, исследования и обучения, которые он отстаивал.
В последовавшие за революцией годы Кайгородов оказался в определенной степени забыт. Какие-то его книжки были выпущены в 1920-х годах в дешевых копиях, силящихся сохранить визуальный стиль изданий Суворина. Фенологическая организация Общества любителей мироведения была названа в его честь, но попытки официально увековечить «отца русской фенологии» созданием его музея ни к чему не привели. Советские педагоги-реформаторы, отстаивающие экскурсионный и привязанный к месту проживания учащихся метод обучения, разработанный Кайгородовым, попали к концу 1920-х годов под град критики, втянутые в идеологическую борьбу с конкурирующей группой реформаторов во главе со вдовой Ленина Н. К. Крупской – эта группа настаивала на необходимости «практического», технического образования[312]. Сына Кайгородова, Анатолия, вынудили эмигрировать, его дочь арестовали в 1930 году и отправили в лагерь [Бобров 2001:11]. Сталинская эпоха ознаменовалась идеологическими конфликтами и репрессиями и в Лесном институте (переименованном в 1930 году в Лесотехническую академию), в ходе которых младшие коллеги Кайгородова потерпели как моральное, так профессиональное поражение в битве за устойчивое лесопользование[313]. В период яростных боев за соцстроительство и устойчивое лесопользование труды Кайгородова не переиздавались, что не удивительно: Бобров полагает, что его связи с царской семьей и религиозные нотки, звучащие в некоторых статьях, сослужили ему дурную службу, а его критика бездумного расточительства и скепсис по поводу чересчур примитивного понимания лесоводства друзей ему не прибавили[314].
В библиотеке петербургской Лесной академии хранится несколько шкафов с материалами о Кайгородове, включая длинный библиографический перечень статей о нем. Имя Кайгородова стало вновь появляться в советской прессе после переиздания в 1967 году его избранных статей в виде сборника «Родная природа». Интересно, что книгу выпустило издательство «Лесная промышленность» – лишившийся всех своих замечательных иллюстраций и упоминаний Бога, сборник предваряется текстом «От издательства»:
Отдельные места некоторых вошедших в сборник очерков (очерки написаны более 50 лет назад) в наше время воспринимаются как анахронизм. Однако эти устаревшие положения интересны тем, что позволяют судить о колоссальных изменениях в жизни нашей страны (в частности, о бурном развитии лесохимии и других лесопромышленных отраслей), происшедших за годы советской власти [Кайгородов 1967: 6][315].
Несмотря на это разъяснение и в чем-то даже противореча ему, автор вступительной статьи о Кайгородове географ В. С. Залетаев признает значимость его наследия для советской эпохи («…молодой дух его произведений вновь и вновь призывает к действенной борьбе за сохранение природы, ее красоты и ценностей» [Кайгородов 1967:17]). Тираж в 150 000 экземпляров был распродан во мгновение ока. В 1979 году В. А. Ревич, известный писатель-фантаст, опубликовал краткое посвящение Кайгородову в популярном ежемесячном журнале «Наука и жизнь», а два года спустя вновь написал о нем, уже в журнале «Библиотекарь» – профессиональном издании для библиотекарей. Он сравнивает Кайгородова с лучшими отечественными писателями, провозглашая его «депутатом русского леса». Через два года в журнале «Природа», солидном регулярном издании о советской науке для широкой аудитории, выходит статья Разгона, где цитируется стишок из эпиграфа к этой главе; вдобавок к подробному и весьма доброжелательному описанию трудов и «души» Кайгородова (статья называлась «Душа, открытая природе») редакторы опубликовали рисунок скворечника из сборника «Из царства пернатых». Фотография с обложки журнала представляла группу довольных советских школьников, укутанных от мороза, со скворечниками наперевес [Ревич 1981: 42].
Целая серия статей, посвященных «Родной природе», появилась в 1970-е годы; по ним и по текстам Ревича и Разгона, а также по еще нескольким обзорам, появившимся в начале 1990-х годов, можно судить о возвращении «депутата русского леса» в контекст зарождавшегося советского природоохранного движения. Советский вариант движения за охрану природы, возникший во время хрущевской «оттепели» сразу в нескольких местах – среди биологов Московского университета и среди комсомольских активистов на Байкале, – был спровоцирован одновременно мощным протестом общественности против планов по индустриализации озера Байкал и творчеством так называемых писателей-деревенщиков с их ностальгическими образами традиционной аграрной России [Weiner 1999: 334–339]. Ревич и другие восхищались поразительным языком Кайгородова, сравнивая его с великими писателями-натуралистами XIX века, а также уверяли в актуальности для советской современности его идей – возможно, ставших даже более важными теперь, чем в его время. И хотя его называли одним из родоначальников советской детской литературы (Ревич), при этом подчеркивалось, что книги его написаны не только
