против себя.
Еще одной задачей для главы Тайной канцелярии было то, чтобы он начал операцию по арестам тех трех шпионов Фридриха, что были выявлены ранее в гвардии и еще одного в Смоленском пехотном полку. Вероятнее всего, что таких шпионов может быть и больше, потому следует начать контрразведывательную борьбу. Пруссаки не только не должны знать о наших планах, но и забыть дорогу к секретоносителям.
— Все исполню, Ваше Величество! — четко, по-армейски, ответил Шешковский.
— Еще, Степан Иванович, пошлите своего человека к Неплюеву Ивану Ивановичу. Я не хотел бы, чтобы кто-то знал по поры имя нового канцлера. Человек Ваш должен быть толковым и в его задачу входит понять настроение Ивана Ивановича Неплюева, который уже должен направляться в Петербург. Мне нужен деятельный, но, исключительно, верный канцлер, — сказал я и хотел уже отпускать Шешковского.
— Ваше Величество, простите, но не будет ли Вам угодно, сейчас встретится с прусским послом. Сильно лается немчура, не стоит при дворе давать тему для пересудов! — Степан Иванович поклонился.
Кому-кому, но Шешковскому я даже позволял поправлять себя и указывать на ошибки. Он был со мной и в горе и в радости и сделал более всех остальных полезного.
— Давай, Степан Иванович, немчуру сюда! — сказал я и усмехнулся.
У самого-то сколько русской крови?
Карл Вильгельм Граф Финк фон Финкенштейн возмущался. Был момент, когда я уже собирался встать и так… с оттяжечкой, по наглой морде. Но не то, чтобы сдержался, а увлекся спектаклем разъярённого немца.
— Карл, Вы уже наговорили на домик в Сибири. Если продолжите, то договоритесь и до землянки, которую делить станете с похотливой медведицей, — попробовал я прервать словоблудие пруссака, но не вышло. — Молчать! Вы, сударь, забылись, где находитесь и кто перед Вами стоит? Мой народ только позлорадствует, когда увидит Вас голым, сидящем на колу без ушей, глаз и носа, но все еще живого.
— Меня схватили Ваши опричники и силой привели сюда! Они ударили меня!!! — уже нормальным тоном сказал Финкенштейн.
— Я не жалаю слышать о какой-либо несправедливости в отношении Вас. Король Фридрих уже сделал все, чтобы перечеркнуть напрочь вопросы справедливости, как и гуманизма, этики. Он поступил так, как ни один христианин не может себе позволить. Вот, читайте, Вы же русский язык знаете? — я придвинул прусскому послу докладную записку о событиях в Курляндии.
— Но Россия готовилась напасть на Пруссию. Вероломно, со спины! — Карл Вильгельм явно считал действия своего короля правильными.
— Я объясню Вам, посол, что это значит. Моя страна не напала на Пруссию, а лишь закреплялась в Курляндии, чтобы не допустить прусскую армию к границам моей империи. И это вопросы Российской империи, Речи Посполитой и Курляндии. Мой дядя решил, что имеет право нарушать все нормы дипломатии и здравого смысла в политике? Без объявления войны! Напал на русские дивизии, которые были еще на марше и никак не ожидали вероломства. Если я стану еще раз себе напоминать про зверства подонка Зейдлица, то могу не сдержаться и заколоть Вас в своем кабинете, — я демонстративно взялся за эфес своей шпаги, которая была почти всегда со мной.
— Что Вы, Ваше Величество, ожидаете от меня? — недоуменно спросил посол.
— А ничего… Вы арестованы! Будет на то желание дядюшки, пусть черти его жарят, я обменяю Вас и не только, а прусских подданных и шпионов, которых сейчас отлавливают по всей стране. Мне нужно вернуть своих офицеров и солдат на Родину и я не поскуплюсь, — сказал я под злобное шипение Финкенштейна.
— Как это по-азиатски! — сказал посол.
Я расхохотался. Бесполезно объяснять, что то, как поступает Фридрих не менее кощунственно, чем те поступки, которые приписывают некоторым азиатским правителям. Держать голыми на морозе солдат, которые не хотят изменять присяге, обливать их водой, предавая мучительной смерти — вот она европейскость! Куда нам, лапотникам, до понимания европейского гуманизма⁈
— Я же говорил Вам, что Россия собиралась фраппировать свое вступление в войну. У Фридриха было время, чтобы ударить и по Австрии и по Франции, — сказал я и решил закончить этот разговор.
Посла нужно сломать, сбить спесь, уже потом предметно поговорить. С таким пруссаком можно лаяться до бесконечности.
Забрать посла в кабинет зашел лично Шешковский.
— Степан Иванович, сделайте так, чтобы пруссаки знали, да и мои подданные, что я плачу по два рубля серебром за каждого возвращенного русского солдата, от десяти до ста рублей за каждого офицера. Ну а за голову Зейдлица я даю пятьдесят тысяч рублей, — сказал я уже уходящему главе Тайной канцелярии.
Я не рассчитывал, что мне вернут русских солдат и офицеров, был уверен, что и Зейдлица не осмелятся убить ради денег. Однако пусть все знают, что я своих солдат и офицеров не бросаю. Это нужно будет хорошо обработать в прессе. Но какую же охоту на этого Зейдлица устроят казаки, когда начнутся боевые действия⁈
*………*………*
Рига.
25 февраля 1752 года
Савелий Данилович Померанцев чувствовал себя измотанным. Долгое путешествие в Петербург стало сущим испытанием. По всем прогнозам и заверениям капитана фрегата, на котором находился уже бывший глава русских колоний в Калифорнии, прибытие в город Петра должно было состоятся еще в октябре, до того времени, как столичный порт покроется льдами.
Двадцать первого февраля 1752 года три фрегата, один линейный корабль и два военно-торговых судна прибыли в порт курляндского герцогства Либаву.
Первый день стоянки мало чем отличался от уже множества иных, когда русские корабли пребывали в английские, испанские, датские порты. Команда частично сошла на берег «размять ноги», офицеры так же расслабились. Это в море капитан первого ранга Григорий Андреевич Спиридов объявил «сухой» закон, а на берегу, если нет вахты, так и можно.
На второй день, когда настало время решать проблему с переходом в Петербург, в Либаве начались волнения. Это не было бунтом, а именно что люди волновались. И причиной стало то, что прусская конница вторглась в Курляндию.
На кораблях были и солдаты и немного казаков, над которыми командование принял свояк Померанцева Иван Кольцо.
— Идут до тысячи! — кричал казак, которого с еще тремя станичниками отправили дежурить на выезд из города.
— К бою! — прокричал Кольцо, опередив на мгновения секунд-майора Дмитрия Ивановича Печкурова, который командовал объединенными абордажными командами.
Русских солдат, офицеров, моряков и казаков, было больше тысячи человек. Заранее были сняты с кораблей пять пушек. Так что бой случился скоротечный.
Когда прусские всадники приблизились к порту, по ним почти одномоментно ударили больше пятисот фузей, пушки, два десятка штуцеров. Этого залпа хватило, чтобы и опрокинуть неприятеля и для того, чтобы прусские кавалеристы поддались панике и стали разбегаться.
— Вскрыть русские магазины в Либаве! — приказал тогда Спиридов.
Командующий расценил обстановку так, что нужно сохранить имеющиеся припасы в Либаве, что принадлежали русским. Странным оказалось то, что кроме команд прибывших кораблей Русско-Американской компании, в городе не оказалось защитников.
Ответ на вопрос, куда же подевались русские люди, если наличествуют армейские магазины, был получен после того, как в одном из складов обнаружили группу интендантов и целую роту солдат с ними. Они прятались, надеясь, что участь погибнуть их минет. Оказалось так же, что премьер-май ор интендантской службы Журавлевич Николай Янович знал о приближении неприятеля. Еще утром в город прискакал вестовой с новостью о том, что прусская кавалерия громит русские неполные две дивизии, которые только начали разворачиваться на новом месте.
— Вы почему мне не доложили? — строго спросил Спиридов премьер-майора.
— А Вы, сударь не мой командир, и вовсе не наделены властью, чтобы задавать вопросы, — отвечал Журавлевич, бывший назначенным ответственным за хранение и распределение провианта и воинского имущества.
Хлесткий удар Спиридова свалил интенданта. Григорий Андреевич не гнушался периодически заниматься казацкими ухватками с Иваном Фомичом Кольцо. Капитан и вовсе возвел наследника, а сейчас уже императора, в кумиры, наслушался рассказов Померанцева, сам осознал размах дел Петра Федоровича, потому и подражал вот всем своему кумиру. Петр Федорович изучает казацкие ухватки, и капитан решил это не сделать, особенно после того, как почти три недели отболел. Никто из казаков даже не кашлял во время перехода из Калифорнии. Станичники убеждали, что их крепкое здоровье стало таковым, когда они стали всерьез
