все равно заметили друг друга. Это ли ни есть чудо, милый?
* * *
…Отныне вместо боли – наслаждение. Вместо жалости к себе – презрение к окружающим. Звонкий, веселый, издевательский смех при виде вялостоящих отростков – вместо ужаса на грани сумасшествия. С непринужденной легкостью она проживет еще год в этих местах и выйдет условно-досрочно на свободу полноправной хозяйкой измученной оболочки. Нежно оберегая память обо мне, она начнет жизнь с чистого листа. Настоящая женщина, заточенная в изуродованном теле. Избавься от него, сестра! Избавься, ибо это тело противно нам обоим! Позволь мне лишь одно, перед тем, как я уйду навсегда, – нарисовать твой портрет…
* * *
Нагнувшись, она стянула трусики.
Несколько слоев прочного армированного скотча были наклеены между ее ног, выпирая крохотным бугорком.
* * *
Лежа на брезентовых носилках, покрытых засохшими пятнами мочи и крови, я рисую в воображении ее будущий образ: черные волосы, изумрудные глаза, смуглая кожа, чувственные губы… имя? В лагере нам всегда давали красивые имена: Кристина, Майя, София… Ненавижу их.
Я дам тебе ее имя. Той, с которой я был счастлив. Той, что приходит ко мне каждую ночь. И каждую ночь говорит, что прощает меня…
Я закрываю глаза и наношу последние штрихи – пробую на вкус два простых слога: Ни-на… Ни-и-и-и-и-на… Нина.
«Смотри, он еще улыбается, придурок недоделанный». – «Че он глаза закрыл? Проверь пульс. Не хватало еще, чтобы он тут у нас помер». – «Сейчас». – «Эй, мужик, ты как?»
Я открываю глаза и окидываю веселым взглядом карету «Скорой помощи». Врач – совсем мальчик – смотрит на меня. «Пульс в норме, – фельдшер отпускает мое запястье. – Как себя чувствуешь?»
Я отвлекаюсь от лица молодого доктора и с интересом разглядываю простоватого, но все же симпатичного фельдшера. Затем поудобней устраиваюсь на кушетке и, устремив взгляд сквозь зарешеченное окно тюремной машины реанимации, широко улыбаюсь:
«Все в порядке, мальчики»…
* * *
Словно завороженный, Токарь смотрел выпученными глазами на блестящие полоски клейкой ленты. Его бросило в холод. Затем в жар. И снова холод. Ужас сдавил ему легкие. Не вдохнуть. Он хотел умереть. Хотел не рождаться. Нина провела ладонью по бедру.
Ухватившись за край ленты, она осторожно потянула ее.
Темный, смятый скотчем за долгие часы, сморщенный отросток распрямился.
Кровь свободно поступила в него.
Он набухал.
Он наполнялся жизнью.
Токарь вжался спиной в печь. Ноги его скользили в луже собственной крови, а из груди вырвался слабый, плаксивый стон.
– Нет! Я не… я не верю. Боженька! Нет!
Он попытался ползти. Завалился набок. Прополз не больше полуметра. Обессиленно уронил голову. Он молил Бога о смерти. Он бы убил себя, если бы позволили силы. Но их не осталось даже на это.
И тогда Токарь беспомощно зарыдал в голос, давясь кровью.
– Кого ты видел перед собой, милый, каждый раз, когда трахал меня, уперев головой в заплеванный кафель лагерного туалета? Длинноногую красотку с большой грудью?
Нина трогала себя между ног, ощущая ладонью, как увеличивается ее член, становясь больше и тверже.
– Чье лицо представлял, когда ставил меня на колени? Загорелой брюнетки с красивым, чувственным ртом?
Токарь лежал на животе. Голос Нины звучал ближе и ближе. Краем глаза он увидел, как девушка взяла свою сумочку и, что-то вытащив из нее, безразлично бросила на пол. А потом голос раздался над самым его ухом. Шепот. Нежный, бархатный голос; слегка низкий, с сексуальной хрипотцой.
– Три года я работала где придется. В основном делала то, что так хорошо научилась делать. Мыла полы. И откладывала каждую копейку. На что еще может сгодиться больная ВИЧ, жалкая, убогая шлюха с порезанным лицом? – Голос без тени иронии. – Гниющая оболочка убитого вами Германа. И я скинула ее.
Нина провела кончиками пальцев по своему лицу, ощупала нос, губы, подбородок, словно слепой, руками изучающий внешность незнакомого человека.
– Неприступный город Бога Индры, величественная столица мира, одаренная девятью драгоценными камнями, волшебный город, где готовы помочь каждому, не задавая лишних вопросов, не требуя справок от психиатра, закрывая глаза на смертельный вирус в крови. Хирурги, лишенные лицензии. Подпольные больницы. И ловкие санитары, по ночам избавляющиеся от трупов тех, кто умер на грязном операционном столе. В Бангкоке я смогла найти тех, кто был готов помочь мне за шесть тысяч долларов – почти все, что у меня было.
Она легла на Токаря сверху.
– Милый. Три года я копила деньги, чтобы стать той, кого вам так не хватало в тюрьме, мои бедные, бедные мальчики, – нежно прижалась лбом к его затылку. Сквозь пыль, металлический запах крови, сквозь дурман умирающего сознания Токарь явственно почувствовал ненавистный аромат ее духов. Теперь он звучал по-новому. Он раскрылся третьим и последним ароматом композиции.
Мускус.
Тошнотворно-сладкий. Болезненно-резкий. Невыносимый. Невыносимый.
– Посмотри, что я нашла прошлым утром, когда ты убивал цыган.
Она поднесла к его лицу кулак и разжала.
Токарь увидел ржавый неровный гвоздь.
– Он лежал, еле заметный, в пыли, на дороге между двух мегаполисов. В небытие. Откуда ему там взяться? Десять сантиметров. Такой же был и у Германа. Он ждал нас. Судьба подбросила его нам.
Нина приподнялась на колени и усадила Токаря. Они сидели друг против друга, почти вплотную.
– Возьми его, – сказала она, вкладывая гвоздь в руку Токаря. Из последних сил он сжал его и поднес к своему горлу.
– Нет, – Нина бережно перехватила его руку. – Не так. Ты знаешь, что нужно сделать.
Гвоздь уперся ему под ребра. Туда, где, с трудом прогоняя воздух, слабо раздувались легкие.
– Помоги мне, – сказал он почти беззвучно.
– Конечно. Я рядом. И я помогу.
С этими словами Нина мягко накрыла ладонями его кулак, готовый разжаться в любой момент и выронить гвоздь.
– Ты готов, милый?
Токарь поправил гвоздь, уперев его между пятым и шестым правыми ребрами.
«Да».
Гвоздь вошел по самую шляпку. Он был кривым, и поэтому его пришлось вращать, чтобы облегчить продвижение.
Отхлынув от живота, боль устремилась наверх. Обожгла кожу и мясо. Утихла.
Изо рта побежала кровь. И вздохнуть сделалось совсем невозможно.
– Все хорошо. Это не смертельно.
Токарь хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.
– Все хорошо.
Постепенно дыхание восстановилось. Слабое. Клокочущее. Но все же дыхание.
Тогда Нина улыбнулась нежной улыбкой любящей женщины и перевернула Токаря на живот.
– Не бойся, – произнесла Нина, оголив его бледные ягодицы.
«Почему я не умираю?» – бешено вертелось в голове Токаря.
«Почему я не умираю?! Я хочу умереть! Сейчас! Пожалуйста, Господи! Почему я еще жив? Господи!»
– Тебе не нужно противиться. Вот увидишь,
