– Да! – сказал отец. – Красавец! Антуан де Сен-Жюст! И – тюрьма Аббатства! Каково?
Я пожала плечами. До сих пор мне казалось, что тюрьмы существуют либо для бедняков, либо для людей, подобных графу де Мирабо, – только тюрьмы более благородные, вроде Бастилии, где было почетно сидеть.
– Не знаю, – произнесла я неуверенно.
– Знаете, что сделал этот юноша? Обокрал собственную мать! Украл ее серебро и бежал из дому. Вот каковы нынче беррийцы! По просьбе матери наш Сен-Жюст и был заключен в исправительный дом…
– Почему вы заинтересовались этим? – прервала я отца.
– Потому что я был дружен с отцом этого юноши. Это был заслуженный солдат, верный защитник трона!
Увидев подъезжающий экипаж Ломени де Бриенна, отец поспешил к двери.
– Поговорите с молодым человеком, Сюзанна, – бросил он на ходу. – Я скоро буду.
Сен-Жюст стоял отвернувшись и смотрел в окно. Вздохнув, я присела на краешек стула. Мне не нравился отцовский кабинет… Чопорно, неуютно, убранство почти спартанское… Скорее бы вернуться в Версаль! Но до этого еще целая ночь…
– Сударь, не стойте, по крайней мере, ко мне спиной! – воскликнула я. – Я понимаю, что тюрьма вас от многого отучила, в частности, и от правил приличия. Но ведь вы скоро окажетесь на свободе, и вам придется учиться заново.
Он повернулся и уставился на меня в полном изумлении. Его, казалось, удивило то, что я разговариваю с ним не о его внешности, а о манерах, не кокетничаю и не хихикаю, пытаясь его увлечь. Но с чего бы мне хихикать? То, что он очень красив, еще не значит, что он мне нравится.
– Я не желаю слышать ваших замечаний, – произнес он наконец. – От вас, изнеженной, разодетой в пух и прах, жеманной аристократки.
– Вы говорите так, словно сами являетесь идеалом спартанца. На греческих героев вы тоже не очень смахиваете, это надо признать.
– Что вы знаете о греческих героях? – воскликнул он запальчиво. – А еще беретесь рассуждать! Они были сильны духом, а не телом. У них в сердце были великие идеалы. Я – такой, как они. Я сохранил свои убеждения даже в тюрьме…
– Эти ваши убеждения! – сказала я с легкой насмешкой. – Наверняка они касаются того самого столового серебра.
По его лицу разлился гневный румянец, но юноша ничего не возразил. Он смотрел на меня все так же холодно, правда, теперь в его взоре читалось некоторое любопытство.
У меня было необыкновенно благодушное настроение, вызванное мечтаниями о том, что завтра я снова буду в Версале – при дворе, которого этому Сен-Жюсту так никогда и не увидеть. В сущности, мне не хотелось ссориться.
– Давайте помиримся, – предложила я просто. – Кажется, наши отцы были друзьями. Почему бы нам не продолжить эту традицию?
– Я не могу быть вам другом. Я совершенно не тот человек, который вам нужен…
Я нахмурилась.
– Ваше высокомерие переходит все границы. Но так и быть, если отец колеблется, отпускать вас или не отпускать, я вступлюсь за вас.
– Это еще почему? Мне не нужна ваша доброта.
– Это не доброта и не милосердие. Я поступлю так по собственной прихоти. Вы такой красивый молодой человек. Вам же не место в тюрьме или исправительном доме, правда?
Он молчал. Честное слово, эта его молчаливая напыщенность забавляла меня.
– Как вы не похожи на «красных каблуков»,[49]сударь! Скажите, в вашем побеге из дома была замешана какая-то романтическая особа? Наверняка вы поступили так из-за несчастной любви…
– Это вас совершенно не касается. Я искренне рассмеялась.
– Какой вы скрытный, господин греческий герой! Мне тем более приятно оказать вам услугу. Кто знает, может быть, вы в будущем спасете от тюрьмы и меня?
Я выскользнула за дверь и, поговорив с отцом, сразу же забыла об этом молодом человеке. Забыла надолго. И даже не подозревала, каким образом поможет мне этот разговор семь лет спустя.
3
Карета графа д'Артуа, как обычно, была оставлена в нескольких шагах от нашего дома. Поступок, рассчитанный на то, чтобы меня скомпрометировать… Когда-то Мирабо, чтобы жениться на Эмили де Мариньян, оставил свой экипаж на всю ночь у ее дома. Впрочем, нынче нравы настолько упростились, что на такую мелочь мало кто обращал внимание.
Граф д'Артуа был вездесущ в охоте за мной. Едва карета, в которой ехала я, достигла Люксембургского сада, как ее обогнала кавалькада всадников, в одном из которых я узнала принца крови. Мне пришлось выйти.
Стоял легкий морозец. Я чувствовала, как мои щеки разрумянились без всякой краски. Вьющийся золотистый локон выбился из-под белоснежного капора. Снег поскрипывал под ногами, мерзли руки, и я спрятала их в соболиную муфту.
– Это снова вы! – сказала я, опираясь на прутья ограды Люксембургского сада.
– Не говорите, что не ожидали меня. И не хмурьтесь, а то я подумаю, что вам не понравился мой подарок, – произнес граф, улыбаясь, по своему обыкновению, почти нахально. – Ради вас я влез в долги.
Он почти насильно высвободил мою руку из муфты и поднес к губам. Затем сжал в своей и не отпускал – я по опыту знала, что надолго.
– Я уверена, долги у вас появились еще раньше, – сказала я. – Кажется, они достигли двадцати миллионов ливров.
– Это преувеличение, мадемуазель, уверяю вас.
– Зачем вы делаете мне все эти подарки?
– Затем, что мне хочется, чтобы моя фаворитка была самой ослепительной женщиной во всем Версале.
– Я не ваша фаворитка. И отец сам мог бы обеспечить мне все это великолепие.
Он рассмеялся, хищно блеснув белоснежными зубами.
– Вы уже моя фаворитка. Не любовница, это правда. Но фаворитка. И от этого клейма вам не избавиться, моя прелесть… Но разве оно так позорно?
– Оно не слишком приятно.
– Не огорчайте меня, мадемуазель. Вы мне чертовски нравитесь. А когда я так увлечен, ей-богу, любое сопротивление напрасно. Так что же вы капризничаете? Клянусь честью, лучшего любовника вам не найти. Да и отец ваш будет доволен. Как-никак, я брат короля. Единственный настоящий мужчина в этой семейке.
Я посмотрела на графа с тоской.
– Вам бы только болтать чепуху, ваше высочество. Мне вообще не нужны любовники. Ни вы, ни кто-либо другой.
– Это извращение, моя дорогая.
– Почему?
– Потому что, когда юная девица, чертовски привлекательная и еще более соблазнительная, заявляет, что ей совсем не нужны любовники, это называется извращением.
