Я уснула, усталая и счастливая, и видела только радостные сны.
2
Мои шаги гулко раздавались в холодной тишине огромного зала. Я слушала, как забавно стучат каблучки моих венецианских туфелек – цок-цок-цок… Зеркальный паркет отражал меня всю, с ног до головы. Эти бесчисленные анфилады комнат, лишенные жизни, не слышащие звуков, утомляли меня. Мне хотелось снова в Версаль, где я провела чуть больше месяца и к которому уже успела привыкнуть. Там, по крайней мере, всегда шумно и весело.
Я остановилась посреди танцевального зала особняка, где проходили балы, которые давал мой отец изредка. Здесь было совершенно пусто. И холодно… Камин давно не топили. Этот холод слегка усиливался господствующим в зале белым цветом. Белые бархатные портьеры, белая перламутровая мебель и сияние белого снега, проникающее сквозь оконные стекла. Мне нравился этот холод. Он освежал, бодрил, встряхивал.
Было 6 декабря, день святого Никола. Это его просят устроить женитьбу или замужество… Дети выставляют у камина свои башмачки и чулочки, надеясь найти там подарок. И Рождество уже не за горами. Праздник Рождества, после которого начинается новый 1787 год, предполагалось отметить в Версале, с грандиозным балом, охотой, умопомрачительной иллюминацией и разъездами по Парижу. По этому случаю мне уже шили карнавальный костюм. Я намеревалась быть феей Лунного Света. Для этого готовилось платье из золотой сверкающей парчи, расшитое серебристо-голубыми звездами, и легкое лазурно-алмазное покрывало – оно должно было хорошо смотреться в моих белокурых волосах.
Двор отбросил всякую экономию… Поговаривали, что народ живет из рук вон плохо, но здесь, за стенами отцовского особняка или в галереях Версаля, вдали от рабочего предместья Сент-Антуан, я не видела никаких народных бедствий. Все так же разъезжали по Парижу роскошные кареты, бродили по улицам студенты, пекари торговали горячими сливочными вафлями… И, конечно, гремели балы.
Пока что меня удручало лишь одно: отсутствие известий из Бретани, от Анри… Я послала ему уже два письма на нескольких страницах, подробно описав все свои успехи в свете. Взамен не получила ничего.
Я подошла к клавесину, снова прислушиваясь к звукам своих шагов. Здесь у меня стоял тяжелый инкрустированный слоновой костью ларец, только что подаренный мне графом д'Артуа. В нем находилась рубиновая диадема стоимостью тридцать тысяч ливров. Таким же был доход за месяц родовитого дворянина.
Диадему принц подарил мне сегодня, предварительно пробыв у нас целое утро. В монастыре меня учили, что слишком дорогие подарки от мужчин принимать не следует. Только конфеты и цветы. Но мне были безразличны все монастырские наставления. Внимание принца крови слегка щекотало мое самолюбие. Ни одна женщина при дворе не пользовалась таким расположением принца! Ни одной он не уделял столько времени…
Граф д'Артуа! Он был так навязчив, что иногда надоедал даже своими шутками и остроумием. Его наглость кое-когда становилась невыносимой. Но в целом он был очень интересным собеседником. Вот и сейчас, проболтав с ним все утро напролет, я чувствовала себя усталой, но не разочарованной.
Его поездки участились, особенно после того, как в день рождения дофины Марии Терезы я покорила Версаль своим платьем из китайского шелка и лионского бархата, отделанного вогезскими кружевами. Не проходило дня, чтобы граф не повстречался со мной и не подарил чего-нибудь. В подарках глупых записочек больше не попадалось. Посещая меня, граф недвусмысленно повторял, что преследует очень определенную цель и хочет, чтобы я поскорее сдалась.
– Подождите еще, – отвечала я, смеясь, – срок ваших ухаживаний явно слишком короток.
Вообще-то я не думала сдаваться, сколько бы принц ни осаждал меня. Ночь в «Путеводной звезде» надолго излечила меня от любопытства относительно любви. Я настолько охладела, что редко протягивала графу д'Артуа даже руку для поцелуя. И то, что он хочет сделать меня своей любовницей, меня огорчало. Я не чувствовала ни интереса, ни желания подвизаться на таком поприще.
Версаль уже гудел от сплетен и слухов обо мне. Габриэль де Полиньяк, произнося при мне имя графа д'Артуа, лукаво улыбалась, и это очень меня раздражало. Никто из придворных, наверно, даже не подозревал, что граф уходит от меня ни с чем.
А за окном падал снег, комьями облепляя кованые кружева ограды. Через окно я увидела, как какой-то студент – нищий обитатель Латинского квартала – изумленно разглядывает наш особняк, остановившись у решетки. Он так увлекся, что уронил связку с книгами. Зима… «Снег, выпавший до Рождества, стоит ста экю».
– Маргарита! – крикнула я, дернув веревку звонка.
– Что это вы так раскричались? – спросила горничная, заглядывая в зал. – Я, хвала пресвятой деве, пока не глуха.
– Письма из Крессэ нет?
– И не будет, – невозмутимо отвечала Маргарита, – я это уж давно поняла. Пора вам забыть вашего виконта… А вообще-то, почта была. Дениза отнесла ее в кабинет господина де Тальмона.
– А много ли гостей приглашено сегодня на вечер?
– Много. Всех и не упомнишь. Да все больше старики и военные…
– Снова будут говорить о политике! Ох, я не выдержу! Я быстрым шагом вышла из зала и направилась в кабинет отца, чтобы предупредить, что к гостям я не выйду.
Резким движением я рванула дверь на себя и остановилась в замешательстве. У отца кто-то был.
– Простите, – пробормотала я смущенно, – я не постучала… Но я уже ухожу.
– Останьтесь, – сказал мне отец. – Из-за этого неблагодарного человека я не хочу лишаться разговора с единственной дочерью.
Такие резкие слова редко можно было услышать от отца. Я вошла в кабинет и крепко закрыла за собой дверь.
– Полюбуйтесь, дорогая моя, – произнес отец. – Перед вами сын кавалера ордена святого Людовика, сын одного из самых знатных дворян провинции Берри… Луи Леон Антуан Флорель де Сен-Жюст, девятнадцати лет от роду… Ныне – заключенный исправительного дома на улице Пикпюс. Раньше сидел в тюрьме Аббатства. Вот какой перед вами человек.
– Ну и что? – спросила я, удивленная этим странным перечислением не менее странных заслуг молодого человека. – Разве вы здесь ведете допрос, отец?
Сен-Жюст медленно повернулся ко мне, и лучи зимнего солнца упали ему на лицо. Боже… Я даже рот открыла от изумления. В жизни мне еще не приходилось встречать такого красивого юношу. Он был худ и бледен, и его шелковая рубашка была местами разорвана. Но даже скверная одежда не могла скрыть удивительной красоты лица – огромных темно-синих глубоких глаз, излучающих поистине зодиакальное сияние. В таких глазах можно утонуть… Аристократично вылепленный овал лица, прямой нос, идеальная посадка головы, длинные черные волосы, волнистыми локонами падающие на плечи… А какова осанка… Все это было так безупречно, что я слегка растерялась, чувствуя себя подавленной.
Сен-Жюст смотрел на меня холодно и равнодушно. Он явно привык к тому, что его красотой все восхищаются. Осознав это, я ощутила досаду.
