Примерно к двум часам утра он собрал дворцовую гвардию, из которой сотню оставил себе, пятьдесят шесть человек передал герцогу Анжуйскому и пятьдесят — герцогу Алан-сонскому, которые были в сговоре с ним. От всех он потребовал принести присягу и ждать дальнейших приказов под угрозой телесного наказания.
Первым делом герцог Анжуйский взял с собой всех швейцарцев и лучников, чтобы вести их к пяти или шести часам утра к жилищу адмирала, ибо герцог де Гиз отдал приказ так, как если бы ему предстояло схватиться с врагом.
Затем французы ворвались в дверь, которую защищали восемь гвардейцев, стали с ними биться и отогнали их, затем вновь заперли дверь. В схватке одного из них убили. Швейцарцы налетели на двери и вышибли их алебардами. Герцог де Гиз кричал тем, кто бился внизу в доме, чтобы бросали оружие или их всех продырявят.
Когда поднялись к адмиралу, Мориц Грюненфельдер, родом из Глариса, первым проник в спальню адмирала, схватил его и хотел взять в плен. В этот момент Мартин Кох из Фрибура, фурьер герцога Анжуйского, сказал ему: «Этого нам не приказывали». Когда адмирал взмолился, чтобы пощадили его старость, он пронзил его пикой, которой размахивал. Капитан Йошуе Штудер из Санкт-Галлена утверждал, что Мориц застиг его стоящим в ночном халате и повел к свету, говоря ему: «Это ты, пройдоха?» И когда он очень громко это сказал, он поразил своей алебардой адмирала, который просил пощадить его старость. Вскоре подоспел и другой ему на помощь. Люди Гиза спросили, мертв ли адмирал, и потребовали, чтобы его выкинули на улицу. Когда герцог его основательно отделал, он всадил ему шпагу в рот. Затем его положили на землю в отдельном месте, чтобы его можно было опознать позднее.
(Publ. dans Archiv fur Schweiz. Geschichte, 1829, t. II. Ed. Forestie en a donne une traduction francaise dans son livre: Un capitaine gascon, Corbeyran de Cardaillac-Sarlabour, Paris, 1897.)
Письмо, написанное отцом Иоахимом Опсером, заместителем приора коллежа де Клермон, аббату Санкт-Галлена 26 авг, 1572 г.
Не думаю, что для Вас будет докукой, если я извещу Вас о развитии событий, столь же внезапных, сколь и полезных для нашего дела, которые не просто вызывают восхищение христианского мира, но и возносят его на гребень радости. Прежде всего, Вы уже выслушали капитана.157 Возрадуйтесь заранее, но удержитесь, прошу Вас, от недоверия и пренебрежения, ибо то, что я пишу Вам, делаю быть может, с большим удовлетворением, чем подобает, и я не утверждаю ничего, что не почерпнул из надежных источников.
Адмирал погиб жалкой смертью 24 августа со всей французской еретической знатью (это можно сказать без преувеличения). Немыслимая бойня! Я содрогался при виде этой реки, полной трупов, обнаженных и чудовищно изуродованных. Доныне король не помиловал никого, кроме короля Наварры; более того, сегодня, 26 августа, в час дня, Наваррский король присутствовал на мессе с королем Карлом, так что все прониклись величайшей надеждой, что он переменит веру. Сыновья де Конде удерживаются в заточении по приказу короля, и в большой опасности, ибо король, быть может, примерно накажет этих упорствующих поборников ереси. Все дружно хвалят благоразумие и великодушие короля, который в силу своей доброты и снисходительности позволил еретикам откармливаться, точно скоту, а затем разом велел своим солдатам их прирезать.
Хитрый Монтгомери удрал; господин де Мерю, третий сын усопшего коннетабля, взят вместе с другими. Парижане с нетерпением ждут, что решит король в их отношении.
Все вольнодумцы-еретики, которых смогли отыскать, перерезаны и брошены нагими в воду. Рамю, который выскочил из своей спальни, расположенной достаточно высоко, все еще распростерт без одежды на берегу со следами ударов множества кинжалов. Одним словом, нет никого (включая также и женщин), кто не был бы убит или ранен.
Послушайте еще, что касается убийства адмирала; я получил эти подробности от того, кто нанес ему третий удар своей алебардой, это — Конрад Бург, в свое время — конюх у эконома Иоахима Вальдемана в Виле. Когда швейцарцы, из тех, что служили герцогу Анжуйскому, высадили дверь, Конрад, за которым следовали Леонард Грюненфельдер из Глариса и Мартин Кох, вступили в комнату адмирала, которая была третьей в доме; сперва убили его слуг. Адмирал был в простом халате, и сперва никто не решался его коснуться; но Мартин Кох, более дерзкий, чем другие, ударил несчастного своим оружием; Конрад нанес ему третий удар, и при седьмом он наконец упал мертвым перед камином в своей спальне. По приказу герцога Гиза его тело выбросили через окно, и после того, как ему накинули веревку на шею как злоумышленнику, все вокруг могли полюбоваться, как его волочат к Сене. Таков был конец этого опасного человека, который только в течение своей жизни поставил столь многих на край бездны, но еще и умирая повлек за собой в преисподнюю целую толпу знатных еретиков…
(Publ. dans, le t. VIII du Bulletin de la Societe de I'Histoire du Protestantisme francais.)
Убийство Колиньи, описанное парижским кюре
В субботу, к десяти или одиннадцати часам вечера, король, услышав, что гугеноты замыслили в скором времени перерезать глотку ему и его братьям и разграбить город Париж, заперся в Лувре и решил умертвить своих врагов, а затем послал в разные кварталы Парижа предупредить жителей, чтобы те были бдительны и вооружились, а затем, в воскресенье, около трех или четырех часов утра, господин де Гиз, господин д'Омаль и другие явились к жилищу адмирала, где указанный адмирал был ранен ударом шпаги бастарда и полуживым выкинут из окна; а после того, в понедельник, когда голова его была отсечена, а срамные части отрезаны детишками, сказанные детишки, коих насчитывалось от двух до трех сотен, повлекли его вверх животом по канавам города Парижа, как поступали древние римляне, волочившие тиранов ad scalas gemonias unco,158 которые заменяли в Риме клоаки; и был означенный адмирал вздернут за ноги на Монфоконе; и, кажется. Бог все это дозволил в наказание за тиранию и дурную жизнь упомянутого адмирала, который один был зачинщиком гражданских войн и причиной смерти ста тысяч человек, насилий над девицами, женами и монахинями и разграблений храмов; короче, все знатные лица должны бы учесть пример этого несчастного и понять, что если Бог отсрочивает наказание, значит, оно будет более серьезным и оттого запаздывает.
(Extr. du Journal du cure de Saint-Leu a Paris, Bibl. nat., jr. 9913, fs 91 v° et 92.)
Резня глазами австрийского студента
Гайцкофлер и многие из его соучеников жили и питались у священника Бланди, в очень хорошем доме. Бланди посоветовал им не выглядывать из окон, опасаясь банд, которые разгуливали по улицам. Сам он расположился перед входной дверью в облачении священника и четырехугольной шляпе; к тому же он пользовался уважением соседей. Не проходило и часу, чтобы новая толпа не являлась и не спрашивала, не затаились ли в доме гугенотские пташки. Бланди отвечал, что не давал приюта никаким пташкам, кроме студентов, но единственно — из Австрии да из Баварии; к тому же разве его все вокруг не знают? Разве он способен приютить под своей крышей дурного католика? И так он спроваживал всех. А взамен брал со своих пансионеров недурное количество крон, по праву выкупа, постоянно угрожая, что больше не станет никого охранять, если бесчинства не кончатся. Пришлось поскрести на донышке, где не так уж много и осталось, и заплатить за пансион на три месяца вперед. Трое их сотрапезников, французские пикардийцы, отказались платить (возможно, у них не было требуемой суммы). Итак, они не осмеливались высунуться, ибо поставили бы под угрозу свою жизнь, и упросили Гайцкофлера и его друзей снабдить их дорожной одеждой, которую те привезли из Германии: при подобном переодевании перемена жилья не представляла бы собой такой опасности. И вот эти добрые пикардийцы оставили дом священника; их старые товарищи так и не узнали, куда они ушли, но один бедняк явился сказать Гайцкофлеру, что они в достаточно надежном месте, что от всего сердца благодарят и желали бы поскорее лично выразить свою признательность; наконец, они просят разрешения оставить пока у себя ту одежду, которую им уступили.
