Если бы не Рубен и не то крохотное, что давало знать о своем существовании у нее в животе, у нее не оставалось бы ничего, за что стоило держаться.
Кроме, подумала она, может быть, еще вот этих людей, явившихся сюда разделить с ней этот тяжелый момент. Может быть, в этом все-таки что-то есть.
Глава тридцать третья.
РубенРубен взял микрофон, поднес его к губам. Понемногу смеркалось, и в глаз ему бил искусственный свет от моря камер внизу. Ему не нравились ни свет, ни камеры, ни глазевшие люди, только, похоже, сейчас это значило мало.
Он открыл рот, готовый поразиться громовому звучанию своих слов, разлетавшихся в городском сумраке.
— Полиция сообщила, что здесь сегодня собрались более двадцати тысяч человек. Некоторые приехали из-за границы, чтобы в такое время быть рядом с нами. Мы с Арлин… — Голос его слегка дрогнул, и Рубен умолк. Моргнул. Сглотнул. — Мы никак не ожидали чего-то подобного.
Пауза. Дыхание. Он чувствовал легкость в голове и слабость. Что хотел он сказать? Что надо было сказать? Ничто не шло в голову.
Что хотел бы услышать от него Тревор? Рубен открыл рот, и речь полилась легко.
— Шоссе забито еще тысячами людей, стремящихся попасть сюда. Еще мне сказали, что это передается в прямом эфире. Скольким же телезрителям? Миллионам? К скольким миллионам людей обращаюсь я прямо сейчас?
Что подвигло вас проявить такую большую заботу? Отчего эта история настолько огромна, что о ней говорят все и повсюду? Думаю, я знаю. Думаю, и вы тоже знаете. Это наш мир. Где такой человек, кому он чужд? Это наш мир. Единственный, какой есть у нас. И он становится таким, в котором чертовски трудно жить. И это нас заботит. Как можем мы не проявлять заботу? Ведь речь мы ведем о наших жизнях.
И вот находится маленький мальчик и решает, что, возможно, он сумеет все это переменить. Весь мировой порядок. Сделать его достойным для жизни любого. Возможно, он был слишком юн, восторжен и неопытен, чтобы понимать, что такое невозможно.
И вот на минуту показалось, что возможно и получится. Так что — всего на минуту — всем тем, кому хватило заботы, чтобы быть здесь или смотреть на происходящее здесь, всего на минуту пришла в голову мысль, что мир и в самом деле можно изменить.
А потом Тревор был убит в бессмысленном, бесцельном проявлении насилия. И это пошатнуло нашу веру. И теперь мы в раздумье. Верно? Теперь мы не знаем, сможет ли мир когда-нибудь стать лучше или нет.
Только вот мой вопрос всем вам. Зачем нам здесь сейчас ломать голову над вопросом, когда с той же легкостью мы могли бы прийти сюда, чтобы ответить на него? Нужен ли нам новый мир? Потому как это уже касается не только одного маленького мальчика. Взгляните на всех нас. Когда все это появится во всех газетах, во всех журналах, будет повторено в передачах новостей по всему миру… двадцать тысяч, кому удалось попасть сегодня вечером в этот город, окажутся каплей в ведре воды. Двадцать миллионов человек слышат то, что я сейчас говорю.
Так что, слушайте. Раз Тревор настолько задел вашу жизнь, значит, возможно, сидит в вас потребность заплатить другим. В его честь. Двадцать миллионов человек, продвигающих добро дальше. Через несколько месяцев таких будет шестьдесят миллионов. А потом сто восемьдесят миллионов. Оглянуться не успеем, как число их станет больше населения Земли. — Рубен замолк, потер голову, отдышался. Вслушался на миг в эхом отзывавшуюся тишину.
— Я понимаю, звучит это так, что в голове не укладывается. На самом же деле это только то и означает, что жизни каждого добро коснется больше одного раза. Три раза, шесть раз, может быть, кто-то отплатит вам добром. Каждый месяц-другой то или иное чудесное проявление добра для любого. И это будет разрастаться неуклонно. Вы еще не успеете «заплатить другому», как кто-то вновь отплатит добром вам. Через некоторое время мы со следа собьемся. Все будем рыскать повсюду, стараясь отыскать, кому бы сделать добро. И никогда не будет у нас полной уверенности, что мы свое доброе дело сделали. Добро будет все время ходить по кругу.
Вопрос, который мне задавали чаще всего… всякий раз, когда брали интервью для телевидения. Всякий раз кто-то задает его мне на улице. Спрашивают, как отнеслись к его идее одноклассники, когда впервые услышали о ней. Отвечая, я всем говорю правду. Говорю, что идея была воспринята с полным отсутствием уважения. На нее смотрели как на смехотворную. Потому как она требует от людей работы на основе чести, а еще потому, что на словах люди горазды всякое сотворить, но в конечном счете помогают только самим себе. Потому как они себялюбцы. Им все равно. Они не доводят дело до конца. Верно? Люди лишены чести. — Он умолк, словно ожидая от толпы ответа. Остановился на вопросе, выяснить который они все сюда собрались. Что-то тяжелое повисло в воздухе, неведомая сила наэлектризовала всех.
— Так вот, что же тогда все вы здесь делаете? Если вам все равно. Не спрашивайте меня, действительно ли люди «заплатят другим». Скажите мне. Вы заплатите? Сделает ли это на самом деле каждый из вас? Это ваш мир. Вам и решать. Чувствую, я немного подустал здесь. Думаю, мне надо выпить стакан воды и сесть. Через несколько минут, когда стемнеет, мы устроим шествие с зажженными свечами. Так что подумайте над этим, а потом присоединяйтесь к нам.
Камеры будто к месту приросли. Никто не двинулся. Лица в молчании были обращены к Рубену. Аплодисменты обрушились, как гром, расходясь по всей улице и во все стороны, дальше, чем видно было Рубену, дальше, чем туда, где, он знал, его могли слышать.
Весь мир аплодировал идее Тревора.
* * *
В свете свечи Рубен узнал лицо Криса.
Арлин плотно приникла к руке Рубена.
— Тут такое дело, — сказал Крис. — Это будет не в полном смысле шествие с зажженными свечами. То есть, каждый купил по свечке. Но у нас тут, может, тридцать пять тысяч человек. Как устроить шествие такого множества людей? Откуда начать и где закончить, я хочу сказать. Город забит полностью. Так что люди просто выстроятся вдоль улицы. Что они и делают. А вы с Арлин пройдете. Понимаете? Они откроют вам проход. Прямо посреди Камино.
— Вы с нами пойдете, Крис, — вдруг сказала Арлин, хватая журналиста за рукав.
— Нет. Ни за что. Я тут ни при чем.
— Черта с два! Кто, по-вашему, рассказал всем этим людям про Тревора?
— Все равно, я не член семьи.
— По крови я тоже не член семьи, — сказал Рубен. — Арлин права. Вы идете с нами.
С обеих сторон шли по полицейскому в форме. Рубен взял Арлин под руку. Их свечи засияли в безветренной ночи, когда они двинулись вперед.
Уличное освещение не включалось. «Специально?» — подумал он. Похоже, этого не замечали. В каждом квартале лучились тысячи свечей, освещая улицы, как полная луна, которой предстояло вскоре взойти.
Тонкая темная ленточка пролегла впереди: проход посреди улицы, открытый для них.
