— Сходи. — Пегги подтолкнула дочь, и Руфи выбежала из кухни.
Дейв Уотерз стоял, уперевшись вытянутыми руками в крышку камина и уставившись на огонь. Пегги замерла у стола и смотрела то в спину мужа, то умоляюще на Роберта.
Руфи вернулась и, не входя в кухню, позвала его от дверей:
— Мисс готова принять вас сейчас.
— Спасибо, — официально произнес он и вышел в коридор, оттуда, через вторую обитую зеленым сукном дверь, — в холл. Там он задержался, поправил галстук — в это утро он нарочно надел воротничок и галстук — и затем прошел в коридор, который вел к кабинету.
Он постучал в дверь, услышал, как она сказала: «Войдите», и вошел в кабинет. Он ожидал увидеть ее за столом, но она стояла у окна и смотрела прямо на него, и он заставил себя начать разговор с ничего не значащих слов:
— Доброе утро. Что-то погода сегодня испортилась.
— Да. Всю ночь шел дождь. Одно время был сильный ветер. — Она перевела дыхание. — Надеюсь, все в порядке?
— Да. Похороны прошли скромно. Были только свои, деревенские, и кое-кто из церковной общины. Пастор сказал о дяде несколько теплых слов, и он того заслужил.
Она обошла стол и села на стул, показав Роберту на стул напротив себя. Он тоже сел, они посмотрели друг на друга, и она негромко проговорила:
— Я рада, что вы вернулись. Думаю, вам уже сказали, что Бетти ушла.
— Да.
— Тонущий корабль.
— Я бы так не сказал, я бы сказал, последствия войны.
— А вы, у вас есть какие-то новые планы?
Он посмотрел на стол и, чуть подавшись вперед, облокотился на него, постучал пальцами по краю и произнес:
— Бывают в жизни странные вещи, но более странной, чем та, о которой я хочу рассказать вам, мне кажется, не бывает. — Он смущенно улыбнулся: — Я… стал собственником.
— Ваш дядя оставил вам что-то?
— Все, практически все. При единственном условии, что тетя остается жить в доме до конца своих дней…
— Вы хотите сказать, что он оставил вам дом и..?
— Да, и дом, и десять акров земли, и свое дело, и, что самое поразительное, солидную сумму денег, во всяком случае, в моем представлении целое богатство, более четырех тысяч фунтов.
Это сообщение произвело на нее такое впечатление, что все отразилось на ее лице. Четыре тысячи фунтов, это же больше, чем осталось после того, как они продали картины и шипчандлерское дело. А у него к тому же своя земля, бизнес и мастерская. Вот как бывает: раньше их разделяла принадлежность к разным классам, а теперь их окончательно разлучают полученный им в наследство бизнес, которым нужно заниматься, и тетя, которая не хочет жить одна. Что толку рассуждать, это абсолютно бессмысленно. Пусть будет что будет, она устала от всего, устала думать, устала беспокоиться, устала бесплодно надеяться. Пусть Стенли передает дом властям, она переберется в сторожку и заберет с собой Милли. Ей нужно будет думать только о них двоих. А Дейв и Пегги пусть заботятся о себе сами. Она больше не беспокоится за Дейва, он страшно изменился, но она никогда не перестанет беспокоиться о Пегги. Тем не менее повсюду такая нехватка рабочих рук, что они без труда найдут себе место. Что касается Руфи, то она здоровая крепкая молодая женщина, за такую ухватится любой. Пусть все идет своим чередом, и пусть дни сменяют дни, а недели сменяют недели, она не будет его видеть и забудет. Она будет жить воспоминаниями. Какими воспоминаниями? Два этих слова как взорвались у нее в голове. О каких воспоминаниях можно говорить? Не было ничего, кроме легкого рукопожатия. Почему она не поступила, как многие женщины до нее, если верить всем книжкам, которые она прочитала, и не имела любовной связи? Тогда было бы что вспомнить. Нет, ну что вы, он боялась переступить границу своего класса. А что этот ее класс сделает для нее? Посмотрите, что происходит теперь, — даже если кто и навестит их, ей нечего им предложить: у нее нет ни лошадей для прогулок, ни винного погреба, ни дорогих сигар. У нее не накроют стол на десять перемен, как бывало когда-то в этом доме. Здесь только молоденькая девушка, которую давно следовало бы отправить в лечебницу для умалишенных, а вместо этого ей представляют полную свободу, что вызывает всеобщее раздражение, и старшая дочь, с которой не о чем посплетничать, а если она и скажет что-нибудь, то обязательно колкость, особенно после расстройства ее помолвки. Никакого стимула посещать ее.
— Я подумал, вы не станете возражать, если я буду каждый день уходить и ночевать у тети… Когда я думаю о доме, для меня это всегда тетушкин дом. — Он улыбнулся ей, но она промолвила только:
— Что… что вы сказали?
Он бросил на нее быстрый взгляд.
— Если вы не возражаете, я каждый день буду уходить ночевать к тете. У меня есть велосипед, до нее два шага. Вы не возражаете, если бы я приступал к работе в восемь, а заканчивал в шесть, это вполне устроило бы меня — при условии, конечно, что это подходит вам?
— О, конечно-конечно. Но… как же бизнес, который вы получили в наследство? Вы же сами можете быть теперь хозяином самому себе.
— Ну, для этого хватит времени. Там есть очень хороший мастер и молодой мальчик, подмастерье, и, если смогу, возьму еще ученика. Дела пойдут как по маслу. Честно, совершенно честно. — Он покачал головой и широко улыбнулся. — Я совершенно не представляю, где я в данный момент. Все произошло так неожиданно. Я сидел и ждал, что дядя оставит мне в лучшем случае кое-что из своего инструмента. А он оставляет все. Я сидел как оглоушенный. И по сию пору еще не совсем отошел. Думаю, это пройдет не сразу.
— Это старый бизнес?
— Да, о, да. Мой отец был в нем воспитан. Мой дядя и был старшим. У них произошла ссора по поводу… ну, — у него заходил кадык, — по поводу моей матери, они не разговаривали больше двадцати лет, фактически до дня ее похорон. Но сохранились документы и счета от конца семнадцатого столетия. Один счет за кресло для замка, большое дубовое резное кресло с высокой спинкой, с сиденьем из телячьей кожи, обитым медными гвоздями с крупными шляпками, оно обошлось заказчику в пятнадцать шиллингов. — Он улыбнулся еще шире. — Думаю, кто-то погрел на этом кресле руки, потому что оно было для замка.
— Дом стоял все это время?
— Насколько я представляю, вначале это был маленький домик с двумя комнатами. Сейчас в нем восемь комнат, не считая мастерской, а над мастерской длинное помещение, в котором я жил и продолжаю жить. Это помещение для сушки досок, и запах там восхитительный… Что такое? — Он привстал, перегнулся через стол и неловко пробормотал: — Ну, пожалуйста, пожалуйста.
— Ничего. — Она глубоко вздохнула, подняла голову и проговорила: — Я рада за вас, вот и все.
Он еще продолжал стоять в прежней позе, когда в дверь громко постучали. Они переглянулись, и она выпрямилась на стуле и взяла в руки перо.
Это был Дейв Уотерз. Он был вне себя, лицо пунцовое, глаза горят, он переводил взгляд с одного из них на другого и выдавил из себя:
