– Господи, как вы узнали? Послушайте, Мэтти, окажите мне огромную услугу! – воскликнул он умоляющим тоном. – Я вам ничего не говорил про Роджера. Мы с ним старые друзья, и я не хочу, чтобы у него были проблемы. Ему и без меня их хватает на Смит-сквер.
Журналистка громко рассмеялась, поддразнивая политика.
– Ваш страшный секрет в безопасности, – заверила она его. – Но когда вы станете старшим членом парламента или даже премьер-министром, надеюсь, вы не забудете, что должны мне.
Оба громко расхохотались, но внутри у Мэтти все сжималось. Еще один кусок головоломки занял свое место.
* * *
Репортеры из «Миррор» оставались на своем месте и во время ланча. Не уехали они и к вечеру – оба сидели в машине, читали, ковыряли в зубах и наблюдали. Точно ангелы мщения, они ждали Эрла в своей уродливой машине в течение почти сорока восьми часов, наблюдая за каждым движением штор в его доме, и фотографировали всех, кто к нему приходил, в том числе и почтальона с молочником.
«Что им от меня нужно?! – мысленно вопил Гарольд. – Почему они меня преследуют?»
Ему не к кому было обратиться за мудрым советом, не с кем разделить тоску. Он был одиноким человеком, искренним и даже благочестивым, совершившим одну ошибку, за которую однажды – он это знал – ему придется заплатить. Мать часто повторяла ему, что человеку всегда приходится отвечать за свои поступки, или его поглотит адский огонь, – и Эрл уже чувствовал, как языки этого пламени лижут его, набирая яростную силу.
Через полчаса после того, как он вернулся домой в понедельник вечером, преследователи постучали в его дверь.
– Не хотелось бы беспокоить вас, мистер Эрл… Это снова Симмондс и Питерс, – услышал он знакомый голос одного из репортеров. – Нам нужно задать несколько коротких вопросов по поручению нашего редактора. Как долго вы с ним знакомы?
Гарольд открыл двери, и ему в лицо снова сунули фотографию Саймона, но на этот раз сделанную не на митинге, а в студии: черный кожаный костюм с многочисленными молниями, куртка на груди расстегнута, обнажая стройное, с узкой талией тело, в правой руке длинный пастуший хлыст…
– Уходите. Уходите. Пожалуйста – уходите! – закричал политик так громко, что из окон других домов стали выглядывать соседи.
– Если сейчас вам неудобно, мы придем в другое время, сэр. – Журналисты молча вернулись в машину, уселись внутри и возобновили наблюдение.
Вторник, 23 ноября
На следующее утро репортеры все еще поджидали Эрла. После очередной бессонной ночи у него уже не осталось эмоциональных сил – министр сидел в кресле в своем кабинете и тихо плакал. Он напряженно работал, не жалея себя, он достоин большего, и к чему все пришло? Гарольд так старался заслужить любовь и похвалу матери, добиться успеха, который озарил бы ее последние годы, и снова подвел ее – и ведь она не раз говорила, что так и будет!
Эрл понимал, что пора заканчивать. Продолжать не было никакого смысла. Он больше не верил в себя и понимал, что лишился права на веру других людей. На глаза ему набежали слезы, когда он протянул руку к ящику письменного стола и вытащил записную книжку. Потом он принялся нажимать кнопки телефона так, словно они превратились в гвозди, которые кто-то забивает ему прямо в душу. Во время разговора политик с огромным трудом контролировал свой голос. И только повесив трубку, он по-настоящему разрыдался.
* * *
Новость о том, что министр образования сошел с дистанции, пронеслась по Вестминстеру во вторник утром и ошеломила всех. Это произошло так неожиданно, что организаторы не успели поменять бюллетени для голосования – пришлось просто вычеркнуть из списка фамилию Эрла. Сэр Хамфри был недоволен, что все его приготовления в самый последний момент пошли прахом, и теперь обрушивал свой гнев на всякого, кто оказывался рядом. Однако ровно в десять утра в зале заседаний номер четырнадцать, который выбрали для голосования, открыли двери и первые из трехсот тридцати пяти членов парламента от правительственной партии вошли в зал, чтобы приступить к голосованию. Отсутствовали два человека: премьер-министр, отказавшийся от голосования, и Гарольд Эрл.
Мэтти собиралась провести этот день в Палате общин, беседуя с членами парламента, чтобы иметь возможность сразу узнавать их настроения. Многие считали, что выход Гарольда из гонки полезен Сэмюэлю. «Миротворцы склонны объединяться с совестливыми торговцами, – объяснил один из пожилых парламентариев, – так что соратники Эрла будут дрейфовать к молодому Дизраэли. У них не хватит воображения, чтобы сделать другой позитивный выбор».
В кулуарах и частных разговорах с коллегами кампания принимала все более неприятный личный оттенок.
Сторин сидела в кафе для представителей прессы и пила кофе, когда по громкой связи объявили, что ее вызывают к телефону. Она поспешила к ближайшему аппарату, а когда узнала голос в трубке, ее потрясение оказалось сильнее, чем при объявлении о выходе из гонки Эрла.
– Привет, Мэтти. Насколько я понял, ты искала меня всю последнюю неделю. Сожалею, что мы тогда разминулись, меня не было в офисе. У меня было что-то вроде желудочного гриппа. Ты все еще хочешь со мной встретиться? – Голос Роджера О’Нила был таким дружелюбным и полным энтузиазма, что журналистка с трудом смогла соотнести его с невнятным лепетом, который слышала несколько дней назад. Неужели это тот самый Роджер О’Нил? Она вспомнила рассказы о его скандальном поведении на вечеринке Уркхарта в Борнмуте и поняла, что он раскачивается на эмоциональных качелях: то взлетает вверх, то падает с головокружительной высоты. – Если тебе все еще интересно, то почему бы нам не поговорить на Смит-сквер, сегодня, немного позже? – предложил он.
В голосе Роджера не было даже намека на то, что он чувствовал после суровой и даже безжалостной выволочки, устроенной ему Уркхартом. Фрэнсис позвонил, чтобы дать О’Нилу указания насчет Саймона, который должен был посетить митинг с участием Эрла, а также анонимно сообщить в «Миррор» о связи между ним и Эрлом. После того как Главный Кнут, вслед за Пенни и Мэтти, услышал кокаиновый бред Роджера, который постепенно терял связь с реальностью, между ними состоялся очень жесткий разговор. Уркхарт не мог лишиться услуг О’Нила, но и оставлять за собой «хвосты» не имел права.
– Одна неделя, Роджер, еще одна неделя, и ты сможешь отдохнуть и обо всем забыть – если захочешь, на время, – пообещал Фрэнсис. – Ты получишь рыцарское звание, о котором мечтал. И все для тебя сразу изменится. После того как перед твоим именем появится буква «Р», никто не посмеет смотреть на тебя свысока. Ты же знаешь, я сумею это организовать. Но если сейчас ты меня подведешь, если потеряешь контроль, я позабочусь о том, чтобы ты жалел об этом до конца жизни. Проклятье, возьми наконец себя в руки! Тебе нечего бояться. Продержись еще несколько дней!
О’Нил не вполне понимал, о чем говорит Уркхарт. Продержаться? Да, конечно, он знал, что неважно себя чувствует, но его одурманенный мозг все еще отказывался признать, что у него серьезные проблемы, с которыми он был уже не в состоянии справляться сам. В его жизни не было места сомнениям, в особенности насчет самого себя.
