– Джиллиан? А, психотерапевт из Мореленда… Да, вы говорили.
– Я до сих пор чувствую себя ужасно.
– Почему? Дело сделано.
Потому что эта кучка – все, что осталось от множества полезных вещей, а я разъярился настолько, что Крисси пришлось вызывать полицию. Он объясняет это Леоне.
– Похоже, вам просто стыдно, – кивает Леона.
Майкл припоминает, как на групповых занятиях в Мореленде говорили о чувстве стыда. Он так и не сумел уяснить, что тогда имелось в виду; это слово употребляли там в каком-то странном значении.
– Все мы совершаем плохие поступки. И мать Тереза не всегда была святой. Однако даже если человека порой и заносит, он вовсе не обязательно плохой по своей сути. Наши действия могут быть результатом стресса.
– Наверное, я был слишком заведен.
– Время от времени каждый совершает ошибки – даже медсестры психиатрических клиник.
Интересно, хоть кто-нибудь из персонала Мореленда сожалеет о случившемся с Лилли, думает Майкл.
Глаза Леоны сверкают – она явно еще не закончила. Какая темпераментная, отмечает Майкл. Наверное, поэтому она мне и нравится. А еще потому, что не сюсюкает.
– Скажу вам по секрету, – она понижает голос, – на прошлой неделе меня оштрафовали за превышение скорости.
Майкл прячет улыбку. Кому это интересно, думает он.
– Вообще-то я не одобряю слишком быстрой езды, особенно по городу. Но никак не привыкну к зонам, где действует ограничение до двадцати миль в час. Короче, я торопилась на встречу с пациентом.
Майкл теряет нить.
– Так, значит, это нормально, что я разбил сарай?
– Это не нормально. – Леона качает головой. – Это объяснимо.
– А!
– Гнев – обычная человеческая реакция, часть нашей жизни. Даже животные выходят из себя.
– Например, кошки?
– Точно! – Леона едва сдерживается, чтобы не дать ему пять. – Чужая кошка приходит к вам в сад, ваш питомец шипит и выгибает спину, защищая территорию. Та кошка напугала вашу и заставила ее почувствовать себя уязвимой.
Как адвокатишки, которые третировали меня, думает Майкл.
– Особенно плохо мы себя чувствуем, когда считаем, что наши действия несоразмерны произошедшему.
– Мои уж точно, – бормочет Майкл.
– Это как посмотреть. – Леона пожимает плечами. – Вообще-то я согласна с Джиллиан: важно выражать свои чувства. Если бы вы не выпустили гнев и не разнесли сарай, то могли совершить что-то худшее. Впрочем, вам следовало просто поговорить с другими людьми.
Как всегда, думает Майкл. Врачи хотят, чтобы мы постоянно говорили.
– Некоторые люди боятся, – продолжает Леона, – что рассказ о своих чувствах может усилить эмоции, вывести их из-под контроля. На самом деле, обычно происходит с точностью до наоборот. Разговор ослабляет накал эмоций. Однако важно выбрать того, кому вы действительно доверяете. Вот почему вам полезно беседовать с такой шикарной девушкой, как я. – Она усмехается и опускает чашку. – Спасибо за чай. Пожалуй, мне пора.
Майкл ощущает легкое разочарование.
– Но прежде разрешите еще кое-что вам сказать на прощание.
Того и гляди начнет грозить мне пальцем, думает Майкл. Хотя он не особо против этого возражает.
– Гнев сам по себе не плох. Порой он побуждает нас совершить некие действия, которые иначе мы бы не совершили. Например, заняться политикой, писать картины или книги… – Она поправляет волосы, готовясь уйти. – Или играть в рок-группе… Не знаю, придумайте примеры сами.
Наверное, она имеет в виду панк-рок, думает Майкл. Эту музыку часто питал гнев. Майкл вспоминает площадку перед сценой, своих приятелей, азарт и возбуждение…
И внезапно вот он: прекрасный и неожиданный, как вынырнувший из воды зимородок с добычей, – импульс радости.
45
Карен берет со стола мобильный.
– Привет, мам. Сейчас некогда, надо кормить детей ужином. Что-то срочное?
– Ничего, – отвечает Ширли. – Просто хотела рассказать об отцовском наследстве. Перезвони мне позже.
Боже, думает Карен, больше я не выдержу разговоров. Сегодня был ее последний полный день в Мореленде. Из страховой сообщили, что не будут далее оплачивать лечение, поэтому после беседы с доктором Касданом она решила не посещать дневной стационар, а приходить раз в неделю на сеансы к Джонни. Ей хочется продолжить общение не только с Эбби, но и с Таш и Колином, поэтому она взяла у них номера телефонов. Впрочем, они намного младше ее и вряд ли действительно хотят поддерживать связь.
Мне нужно время, чтобы осознать окончание важного этапа в моей жизни, думает она, но тут же чувствует укол совести за то, что не прикладывает должных усилий, чтобы оказать матери поддержку. И невольно отмечает: «должных».
– Не смогу перезвонить, мам. Прости.
– О!
В голосе матери звучит разочарование, и Карен немного смягчается.
– Может, расскажешь сейчас вкратце, а завтра нормально поговорим?
– Ладно, – отвечает Ширли. – Сегодня я ходила к поверенному отца. В общем, он сказал…
У Карен внутри все переворачивается. Сейчас она попросит разрешения переехать ко мне. Что же делать?
– Поскольку он умер… э-э… быстрее, чем мы ожидали…
Честное слово, мне этого не выдержать, думает Карен. Зачем я только взяла трубку?
– Короче, все хорошо.
– Да? – Карен удивлена. Ее мать по натуре человек не мрачный, однако из-за болезни отца в течение многих лет она была «гонцом с плохими вестями». – В чем тогда дело?
– Осталось больше денег, чем я думала.
– А-а.
Карен усвоила, что нельзя слишком много думать о будущем, но все-таки не может не забежать вперед. Мама хочет предложить, чтобы мы вместе купили дом попросторнее. Впереди меня ждут беспросветные годы забот и ответственности. Знакомое чувство бремени начинает давить на плечи: ощущение тяжкого груза, неспособности справиться. Не разрушайте то хорошее, что произошло со мной в последнее время, мысленно просит она. Я только что ушла с дневного стационара.
– Так вот, я пока останусь жить в Горинге.
Карен кажется, что она ослышалась.
– Что? Ты уверена, мам?
– Да. Пока поживу здесь и подумаю, что делать дальше.
От таких новостей голова идет кругом. Впрочем, важно сосредоточиться на том, что на самом деле сказала мать, а не на том, что Карен ожидала услышать.
– Значит, будешь по-прежнему снимать квартиру?
– Может, да. А может, и нет. Я могла бы приложить немного усилий и сделать ее поуютнее.
