– Monsier, s'il vous plaît (Мсье, пожалуйста, – франц.), – тянул ему платок мальчишка половой, но капитан ничего не замечал и не понимал.
– Alons enfants de la patrie (Вперед, дети отчизны. – франц.), – пели в кабаке ветераны Вердена, и все кругом скалилось, хохотало и летело в тартарары.
10 января 1929 года, Красноказарменная улица, 3, Москва, Россия
Безумные юродством во Христе,
Мы русские, у нас сердца простые,
Мы нищие, богаты в нищете,
Мы пленники, свободные везде…
Мы грешники, раскаяньем святые,
У нас не так, совсем не так в России
– И Бог не тот, и небеса не те…[9]
Нина встала и, подойдя к столу, налила два стаканчика красным вином и протянула один мужу.
– С днем рождения, Яков! – сказала она, глядя мужу прямо в глаза.
Слащов выпрямился. Выдерживая взгляд жены, он коснулся своим стаканом края ее и выпил залпом, как водку, – только взметнулся как клубок кадык на его шее, взметнулся и опал.
– Наверное, уже скоро, – ответил Слащов на немой упорный вопрос ее глаз. – Ты не боишься?
– Скорей бы, – горько усмехнулась она. Впрочем, через минуту, тряхнув головой, она рассмеялась.
– Я точно, теперь совершенно точно знаю, что мы с тобой – вместе навсегда! – сказала она, ласкаясь к мужу.
…Теплились огоньки в замерзшем оконце и, вглядываясь в них, все ходили и ходили шпики под домом преподавательского состава курсов «Выстрел» – два часа смены, два – на стрёме в караулке, два – отдыха.
И все звенела, звенела и пела гитара в оконце, и серебряные звуки сеялись вместе со снежной крупой над переулком, и чуть поскрипывал снег под ногами у филеров.
Все тут не по-нашему, ветры не прохладные… Полыхают жгучие, сникла вся трава… Прогневили Господа – наша жизнь неладная… И трясется старая горько голова. Скоро-скоро старенькой примет Бог моления, Ветер переменится и приснится ей, Словно там, под Пензою, в тихом дуновении Ветви закачалися липовых аллей…[10]
Тревожащие, чужие, но такие русские доносились до филеров слова песен, а иногда – русалочий Нинин смех, и соглядатаи, зябко дернув шеей и втянув голову в воротник, продолжали нелегкий свой путь.
Февраль 1928 года, резиденция П. Врангеля, Брюссель, Бельгия
Из меморандума генерала П. Шатилова главе РОВСа барону П. Врангелю об основных задачах нелегальной работы в СССР.
«1. Непрекращающиеся террористические акты в отношении виднейших вождей нынешнего правительства и его представителей на местах.
2. Нащупывание активных контрреволюционных элементов и образование среди них национальных ячеек.
3. Искание связей с постоянным составом Красной армии.
1. 4. Установление ячеек в рабочей среде и связь с районами крестьянских восстаний.
2. 5. Создание более крупных контрреволюционных центров с филиалами на местах».
Барон Врангель отложил бумаги на стол и взглянул на угрюмо молчавшего Кутепова.
– Александр Петрович, что-то томит меня последнее время неясное предчувствие, – сказал барон. – Я не красна девица и потому буду конкретен. То, что вы сейчас услышите, является тайной из тайн, и, узнав ее, вы будете вынуждены постоянно иметь при себе яд, дабы исключить попадание этих сведений в неприятельские руки. Должен заметить, что деятельность ОГПУ последнее время необычайно активизировалась здесь, в Европе, а потому те четверо, что знают эту тайну – великий князь Николай Николаевич, генерал Султан-Келеч-Гирей, полковник Тихий и ваш покорный слуга, – всегда имеют капсулу с цианом в воротнике или в портсигаре – на выбор, хотите – и там, и там…
Кутепов недоверчиво смотрел на главнокомандующего.
– Помилуйте, Петр Николаевич, да могут ли быть большими тайны, чем тайны, касающиеся моей боевой организации?
– Увы, Александр Петрович, могут. Вы человек военный, и, надеюсь, то, что вы сейчас услышите, в обморок вас не повергнет. Итак… Помните, Тихий вам пытался втолковать, что «обнимаю и целую», которые Якушев привез от Слащова, – объятие и поцелуй Иуды? Так вот, вы слишком доверчивы, и потому мы не могли вам сообщить, что с самого начала знали, что «Трест» – чекистская ловушка. Могли вам только намекать…
– Как?! – задохнулся Кутепов. – Знали… и молчали?! Молчали, глядя, как я посылаю на смерть своих людей?!
– Успокойтесь, Александр Петрович, это еще не все. Глядя на то, как вы ладите с Якушевым, мы решили пожертвовать частью людей, чтобы отвести угрозу от главных действующих лиц нашей игры. Так вот, генерал Слащов отбыл в Россию с совершенно конкретным заданием. И часть людей, последовавших за ним, имела совершенно конкретные задания готовить переворот. Час близок, Александр Петрович, наши связные не раз ходили в Россию, цепочка цела и действует, и сейчас вы узнаете все.
Потрясенный Кутепов долго молчал, а потом выдавил:
– А что же… Вы не продолжаете считать меня за болвана? Чему обязан такой откровенности?
– Повторяю, Александр Петрович, меня мучают неясные предчувствия. Рисковать не могу, в случае несчастья со мной цепочку возглавите вы…
С этими словами барон достал из миниатюрного сейфа в столе три тоненьких листочка бумаги, испещренные через один интервал. Это и был полный список Белого подполья в России со всеми адресами, явками и шифрами.
…Вечером того же дня, около десяти вечера, когда барон обычно работал у себя в кабинете, раздался негромкий стук в дверь.
– Войдите, – разрешил барон. На пороге появился его денщик Яков Юдихин.
– Так что… Ваше Высокопревосходительство, – кашлянул он в кулак, – брат мой, брательник, стало быть, тоже казак… В гости приезжает. Не дозволите ему пару дней переночевать? Да он тут на кухне, туточки побудет, не побеспокоит авось…
– Конечно, – согласился барон, – пускай останавливается…
И денщик, кланяясь, вышел.
Барон продолжил работу. А «брат» Юдихина, о котором раньше никто не слышал, был матросом советского судна, как раз встававшего на якорь в Антверпене. При себе он имел ампулу с огромным количеством туберкулезных палочек.
Жить главнокомандующему РОВСа барону Врангелю оставалось чуть больше месяца. Матрос, «брат» Юдихина, проведя две ночи в доме барона, исчез бесследно. Вместе с ним пропал и Яков Юдихин.
Барон Петр Николаевич Врангель умирал в полном сознании, сгорая от 40-градусной температуры. Он порывался встать, отдавал команды и готов был пешком идти в Россию.
