Перед подъездом Беркова она зачерпнула чистого снежку и потерла слегка себе щеки, чтобы капли остались. Она умела и настоящими слезами плакать, но сейчас ей это было не нужно: глаза красными, не дай бог, станут!
Радостный Берков открыл, она вошла, не глядя на него, сбросила шубку прямо на пол у двери и прошла в комнату и села в кресло, опустив голову.
Удивленный Борис подошел к ней. Нежно взял за подбородок, желая заглянуть в лицо.
— Что с тобой? Ты плакала?
— Нет! От смеха с ума схожу! — Нинка показала на мгновение мокрое лицо и тут же спрятала его.
— Что случилось? Что?
Нинка вытерла кулачками влагу с лица (зная, что этот детский жест его умилит) и тихо сказала:
— Бьет он меня.
— Кто?
— Кто-кто! Сто раз рассказывала! Хахаль мой, по кличке База.
— Бьет? — изумился Борис.
До него словно впервые действительно дошло, что у Нинки и впрямь есть хахаль, хотя он уже и слышал ее рассказы о нем, и видел синяк у нее под глазом. Но, увлеченный своим чувством соразмерности с этой девочкой, он как-то нереально все это представлял.
И вдруг этот туманный База, какой-то там бандит, словно очутился в комнате, реальный, осязаемый, с огромными кулаками и яростью в глазах. Он бьет его девочку! Он не дает ей жить. Он — препятствие между нею и им, Борисом! (А я в это время с кем-то на лыжах раскатываю! Дважды, трижды подлец!) И он растерянно сказал:
— Нет, но как он смеет! Надо, я не знаю… В милицию обратиться!
— Что?! — Нинка не удержалась и рассмеялась.
— Да… Глупо, понимаю…
Берков вспомнил, в какое время он живет, и устыдился собственной наивности.
— Но что же делать? — спросил он беспомощно.
— Убить его, дурака! — закричала Нина.
— Убить… Хм… Не так просто. Человек все-таки…
— Он — человек? А ты знаешь, что он со мной делает? Ты знаешь?
И Нинка в одно мгновение сбросила с себя платье. Это было замечательное платье, База, редко баловавший ее, купил его за солидные деньги. Особенность покроя и шитья этого платья заключались в том, что оно, облегавшее фигуру и казавшееся обычным (разве только разрез сбоку до бедра), сбрасывалось одним движением руки. Это Базе и понравилось.
Нинка, надевая дома это платье, долго думала, надеть ли ей белье. Положим, с верхней половиной белья вопрос отпал сразу: она это и не носила почти никогда. А нижняя половина у нее есть и кружевная, и прозрачная — всякая, но без этого все равно эффектнее и красивее. Он обомлеет сразу. Но с другой стороны, он может задуматься: чего это она среди зимы совсем без белья ходит?
Ничего, не задумается! — решила она наконец. Он — лох и лопух!
Берков, хоть лохом и лопухом не был, в самом деле не задумался. И главное, обомлел. Он узнал его! Он видел это тело своим мистическим видением сквозь тело другой женщины!
Только оно, тонкое, стройное, было почему-то покрыто прихотливым узором странных полос.
— Что это? — спросил Берков, когда обрел голос.
— Плетка!
— То есть он тебя — плетью?
— Конечно!
— За что?
— Знал бы за что, вообще бы убил!
— Он садист, что ли?
— Он просто дурак.
— Нет, но за что? Если не садист, то за что? Пьяный был?
— Ладно. Замнем, — сказала Нинка, думая: чего он медлит, дурак, в комнате, между прочим, не так уж тепло! Не дай бог, кожа гусиными пупырышками сейчас покроется, вид не тот совсем.
И она зябко повела плечами.
Борис наконец догадался, подошел к ней и осторожно обнял, согревая и как бы защищая. Она доверчиво всем телом прижалась к нему. И вдруг закрыла глаза и стала оседать в его руках. Он испугался, подхватил ее, аккуратно положил на постель.
— Что с тобой? Что с тобой?
Нинка не сразу открыла глаза и туманно повела ими вокруг себя.
— Ничего себе… Обморок, что ли, был? Взяла и сознанку потеряла…
— От чего? От чего? — спрашивал Борис.
— Дурачок! — прошептала она и провела по его щеке ладонью, которая, как она заметила, нравится Беркову.
И тот схватил и начал целовать ладонь.
— От страха? От боли? От чего? — все допытывался он.
— Боли нет уже. Страха сейчас тоже. От тебя.
— То есть? — спросил Берков и запнулся. Да, он слышал и читал, правда в старинных романах, что так бывает: девушки от любви, от чувств, когда предмет обожания прикасается к ним, лишались чувств. Но чтобы это дитя поселка городского типа Рудный?..
Но почему бы и нет? Разве так уж изменились люди? Разве нет среди них умеющих любить до потери чувств?
Такие мысли вихрем пронеслись в его голове.
И началось меж ними то, чего и добивалась Нина (как промежуточного результата) и что привело их через некоторое время обоих в полуобморочное состояние. Сперва Борис боялся причинить ей боль, но потом ему стало казаться, что она как раз этого и хочет.
А был уже поздний вечер.
— Ты извини, — сказал Борис. — Тебе не пора домой? Я за тебя боюсь.
— Пусть убивает, мне теперь все равно.
Борис почувствовал, что его грудь стала в два раза шире.
— Давай я провожу тебя. Или так. Придем, и я скажу: «Слушай, мы любим друг друга. Человек ты или нет? Отпусти ее. Ведь она тебе даже не жена».
— И тут же в стенке будет большая дырка.
— В какой стенке?
— От пули, которая сквозь тебя пролетит. Ты не знаешь этих людей.
И Берков подумал, что действительно не знает этих людей.
Но как быть? Он не хочет выпускать ее из своих объятий. Он мучительно не хочет отпускать ее. Он хочет проснуться с ней. Он хочет, чтобы она была его ЖЕНОЙ.
— Послушай, — сказал он. — Будь моей женой, а? Ты смышленая, я вижу. Мы с тобой институт окончим. Я тебя загружать ничем не буду. Богатства у меня особого нет, но у меня еще одна квартира есть, у меня машина, дача…
Нинка мысленно усмехалась, оценивая, какой мелочью покупает ее Берков — на пожизненную кабалу. Впрочем, и развестись недолго! А квартиры, машину, дачу поделить. Это, пожалуй, тоже вариант! И Базу прикокать, и папика обеспеченного получить, чтобы потом самой через него обеспечиться!
А Берков продолжал:
— Понимаешь, я детей хочу! От тебя! Я впервые нашел женщину, от которой хочу детей.
Щас прям! — мысленно ответила Нинка. Еще и детей тебе!
А вслух сказала:
— Невозможно. База меня не отпустит. И вообще, все плохо. Он меня теперь совсем убьет.
