Айсе было лет двенадцать, и если ее и насиловали, то разве что через окно. Ее кавалер, например, и на пушечный выстрел не мог приблизиться к их входной двери из-за ее старенькой маменьки-святоши, что уж тут говорить о настоящем насильнике с безумным взором.
Алиса выбежала на улицу и сразу увидела, как какой-то тощий детина прошмыгнул за дома. Глаза у него были выпученные и совершенно белые, словно без радужки. С той стороны домов на некотором расстоянии проходила железная дорога. Алиса пыталась составить в уме примерное описание злоумышленника, когда кто-то внезапно схватил ее сзади за руку. Душа у Алисы ушла в пятки. Вся дрожа, она обернулась и увидела Глухонемого.
— Туда… он убежал туда, — пролепетала Алиса.
Глухонемой побежал вслед за бродягой. Ему удалось догнать бродягу, и до Алисы донеслись звуки ударов, и стоны, и треск ломающихся веток. Затем она увидела, как бродяга пытается перелезть через забор, стараясь попасть Глухонемому ногой в лицо, а Глухонемой держит его за эту самую ногу и не дает перелезть. Ведь стоило бродяге добраться до железной дороги — и все, лови ветра в поле. Несколько минут — и ищи-свищи.
Тут мимо Алисы пробежала толпа мужчин, дыша алкоголем и тем особым запахом литейки, который ни с чем не спутаешь. Видимо, Глухонемой почувствовал сотрясение грунта, как-то замешкался, и тощий детина вырвался, перевалился через забор и исчез из поля зрения. Глухонемой застыл на месте, стараясь сообразить, что происходит. Тут толпа мужчин и накинулась на него. Под страшными ударами башмаков с подковами Глухонемой завизжал как свинья, которую режут.
Алиса стала кричать, что это не он.
— Это не он, это все здоровенный тощий парень! Не бейте его, не бейте! Это не он, это здоровенный тощий парень…
Она видела темные умоляющие глаза Глухонемого, и траву, и блестящие стальные подковки на башмаках, слышала звуки ударов, и стоны, и слова «мы тебе покажем, мерзкий извращенец». Тут она лишилась чувств.
Когда Алиса пришла в себя, Глухонемого уже увезли в больницу.
На следующей неделе она прогуливалась по улице одна и видела Глухонемого и другой большой грузовик, на который грузили всю его новую красивую мебель.
Глухонемой и его жена вышли из дома со своей злющей собакой на поводке. Люди глядели на них из-за дверей и занавесок. Улица была пуста, как в сочельник. Алиса оперлась на забор. Прежде чем забраться в грузовик, Глухонемой и его жена кинули прощальный взгляд на улицу. Грузовик тронулся с места и остановился. Алиса плакала. Глухонемой вылез из кабины грузовика, подошел к Алисе, погладил по голове и поцеловал в затылок. Потом он улыбнулся, повернулся и пошел прочь. Фургон свернул за угол, и Алиса больше никогда не видела Глухонемого.
В тот вечер Алиса прогуливалась с Джонни Гроганом. Когда пришла пора вернуться домой, они остановились у решетки забора и Джонни попытался поцеловать Алису. Она оттолкнула его, и рука парня ненароком коснулась ее груди. Алиса бросилась бежать и перешла на шаг, только когда добралась до Тяп-ляпа. Достаточно было взглянуть на ее лицо, чтобы понять: что-то случилось.
Миссис Галлахер остановила ее и спросила:
— Что с тобой, Алиса?
— Этот мальчишка пытался потрогать меня за грудь.
— Какой мальчишка?
— Джонни Гроган.
— Вот ведь маленький негодяй.
Миссис Галлахер проводила Алису до дома и сказала на прощанье:
— Прямо сейчас иди и расскажи все своей маме.
Миссис Галлахер с достоинством удалилась, а Алиса решила ничего не говорить Старой Мэри. Есть вещи, о которых просто невозможно рассказывать матерям.
К исповеди Алиса тоже решила пока не ходить. Священники прекрасно знали Старую Мэри и Алису и были с ними на дружеской ноге. Конечно, они хорошо знали Алисин голос. Старая Мэри делала уборку в доме священников и порой заваривала им чай.
Месяц спустя в церковь приехала миссия из нескольких священников. Алиса терпеливо ждала. Бремя греха тяготило ее, и ей казалось, что прошли годы. Как-то она пришла в церковь и услышала, что исповедником сегодня отец О’Грейди. Это имя попалось ей впервые. Наверное, один из миссионеров, подумала она, и прошла в исповедальню, чтобы наконец сбросить с себя груз греховности.
— Благословите меня, отец, ибо я согрешила, — тихо произнесла она. — Уже прошло три месяца с моей последней исповеди.
— Три месяца, юница?
— Да, отец.
— Продолжай, — сказал исповедник.
Алиса помолчала и, сделав над собой усилие, выдавила:
— Я согрешила и не знаю, как сказать об этом.
— Говори, дитя мое, просто расскажи мне обо всем и ни о чем не думай.
Алиса набрала в грудь побольше воздуха и совсем тихо пролепетала:
— Я была на прогулке со своим парнем, и он схватил меня за грудь.
— Ты была со своим парнем и тебя охватила грусть? Почему? — ласково спросил священник.
Алиса не поняла, о чем это он, но постаралась хоть что-то сказать в свое оправдание:
— Понимаете ли, отец, было темно.
— Ну так что же? Почему именно тебя охватила грусть? Говори дитя мое, говори.
— Не грусть, отец, а грудь. Потрогал за грудь.
— Ты подразумеваешь сосцы, дитя мое?
— Да, отец. Сосцы.
— Иди домой и немедленно обсуди происшедшее со своей матерью. Ты меня слышишь?
— Да, отец.
— Еще что-нибудь?
— Нет, отец.
— Три раза прочтешь «Аве, Мария» и один раз «Отче наш».
— Да, отец.
— Отпускаю тебе грехи твои, во имя Отца и Сына и Святого Духа.
— Прости мне, Господи, мои прегрешения. Впредь, с помощью Божией, обещаю блюстись. Аминь, отец.
— Аминь, дитя мое.
Алиса вышла из исповедальни и опустилась на колени, чтобы отмолить наложенную епитимью. Когда она поднялась, перед ней стоял отец Манн.
— Какая ты ужасно бледная, Алиса, — сказал он. — Где ты была?
— Я исповедовалась, отец Манн.
— Кто тебя исповедовал?
— Думаю, кто-то из отцов-миссионеров.
— Отцов-миссионеров?
— Его зовут отец О’Грейди.
Отец Манн издал низкий вежливый смешок.
— Он новый викарий, а вовсе не отец-миссионер. Он впервые на исповедях. Быстренько беги и поставь чайник на огонь. Мы будем через полчаса.
Выходя из церкви, Алиса встретила Айсу, рассказала ей всю историю, и они чуть не померли со смеху.
— Ой, что-то не хочется мне видеть нового священника, — пожаловалась Алиса.
— Не будь дурой, он тебя и не узнает, — заверила ее Айса.
