— Вы приехали обращать меня в свою веру? — поинтересовался Грег, разглядывая мой наряд и мою сумку «хорошей мамочки».
— Я ни во что не верю, — отрезала я. — Был повод так одеться.
— А то, — ответил он. — Входи, выпьем чаю.
Он распахнул передо мной входную дверь, и Рекс вежливо подождал, пока я войду.
Включил чайник, поставил на стол тарелку печенья. С виду — домашнего.
— Соседи все пытаются меня откормить, — пояснил он.
Я откусила. На вкус — опилки с арахисом. Я решила взять быка за рога:
— Я недавно открыла дом свиданий. А теперь закрыла его.
— Я это знаю, — ответил Грег. — И надеялся услышать это именно от тебя. — Он взял с тарелки печенье, разломил пополам. — Ты пока не очень хорошо меня знаешь, — добавил он. — Мне все равно, какую ты себе выберешь работу. — Он откусил. — Для меня важнее другое: как люди относятся друг к другу. Их взаимная верность. — Он продолжал есть несъедобное печенье. — Секс за деньги — я не вижу в этом ничего предосудительного. Сам бы не стал, но это мой личный выбор. — Он улыбнулся мне. — Я хочу знать другое.
— Что? — Я бросила несъедобную печенину Рексу; он поймал ее на лету.
— Ты с кем-нибудь из сотрудников пробовала?..
— Нет.
— А почему? — Вопрос прозвучал тихо; в нем не было осуждения, одно любопытство.
— Не хотелось.
Он ждал более подробного ответа.
— Я не могу без влечения.
— Без любви?
Я онемела. Никто еще не говорил мне этого слова на столь ранней стадии. Не в нынешние времена. Не на моем веку. Грег коснулся пальцем моей щеки.
— А ты мне нравишься, — сказал он.
А я ответила:
— И что же тебя останавливает?
Он обнял меня, и то ли я его поцеловала первой, то ли он меня.
— Ты ведь больше не будешь плакать? — Голос этот пророкотал из какой-то огромной полости в его груди.
— Нет. — Не знаю почему, но, когда он меня поддразнивал, я не обижалась. Ведь он дразнил меня, потому что хорошо знал. Я вернула ему поцелуй. Губы наши понимали друг друга. После еще пары-тройки поцелуев я отстранилась.
— Что ты ешь по утрам? — спросила я Грега.
— В основном сухие завтраки, яичницу, овсянку, по выходным бекон.
Я высвободилась из его объятий, подошла с блюдечком к раковине. Посудомоечная машина была открыта, внутри стояло несколько тарелок.
— Для тебя принципиально, как именно я поставлю туда это блюдце?
— С чего бы это? — удивился Грег.
— Ты согласен, что Бог — он в мелочах?
— Нет, — сказал Грег. Он не сводил с меня глаз, — Что-нибудь еще?
— Хочешь поцеловать меня снова?
— Да, — ответил он, — Иди сюда, — Он развел руки и, раздвинув ноги, усадил меня к себе на колени. — Высказывания у тебя — с левого поля и со следующего за ним.
Он поцеловал меня.
— Ты тоже помешан на бейсболе? — Я воспользовалась близостью, чтобы вдохнуть его замечательный запах.
— Я же американец, притом мужик.
Потом мы остались без одежды. В самый разгар событий я попросила его перестать, и он перестал. Да, перестал, свернулся — красивый, терпеливый — и стал смотреть на меня. Я подумала: сейчас похватаю свои дурацкие шмотки и уйду. Кажется, Грег это понял. И мы оба ждали. В полутемной спальне, на кровати, которую он сделал своими руками, нагота казалась приглушенной, мягкой. Он провел длинным пальцем по моей спине:
— Если не возражаешь, я хочу установить одно правило: не прикидываться. Меня можешь не обманывать, я согласен и на правду.
Говоря это, он ласкал меня, медленно, но прицельно и — да чего тут говорить — очень искусно. Потом проговорил в мой выжидательно раскрытый рот:
— Правда тебя освободит.
Я откатилась на подушки:
— Можно задать неуместный вопрос?
— Валяй. — Грег чертил какие-то знаки на моей груди.
— Как ты всему этому научился?
— Я был женат на лесбиянке. Мне приходилось трудиться усерднее, чем другим мужикам.
Еще через некоторое время я проговорила:
— Я не хочу в тебя влюбляться.
Лицо его было прямо над моим.
— Можем перестать, — сказал он, но не перестал.
— Не надо.
Он послушался.
В кабинете судьи
После завтрака с Грегом — если только хлопья с холодным молоком можно назвать завтраком — я сидела в кабинете судьи Тигартен; стулья стояли почтительным полукругом у ее стола. Макс протянул судье и другому адвокату свои визитки. Я тоже взяла его визитку. На обороте кремового прямоугольника дорогого картона я написала адрес дома свиданий и название того действа, которое было особенно по душе Даме с Сумкой. Визитку вернула Максу. Он бросил на меня вопросительный взгляд, я пожала плечами.
Судья Тигартен открыла мое дело. Не поднимая глаз от подборки фотографий, сделанных в комнатах Сэма и Дарси, судья сказала:
— Основной вопрос: в состоянии ли мисс Барретт продемонстрировать, что ее обстоятельства изменились настолько, что мы вправе поставить вопрос о пересмотре судебного решения?
Она пролистала материалы, они ее не впечатлили. Приостановилась на фотографии, изображавшей стену с Даренными сумками.
— Хорошая коллекция, — сказала она. Кажется, я уловила в голосе легкую зависть. «Прада» стояла рядом с ее креслом. — Вы занимаетесь обработкой корреспонденции в «Старом молочнике», мисс Барретт. Что именно входит в ваши обязанности? — Она так и не подняла глаз от документов.
Я принялась рассказывать про свою работу, про особенности переписки с потребителями молочной продукции, но она прервала меня:
— Ваших доходов достаточно, чтобы содержать двоих детей?
— В этом году я открыла собственное дело, — сказала я и кивнула Максу.
Довольно неохотно, он подтолкнул к ней по столу ту самую карточку — лицом вниз. Судья взглянула на надпись, и я увидела, как она напряглась. Впервые за все время посмотрела в мою сторону. Было видно, что в персиковом цвете она меня не признала. За три месяца регулярных визитов в дом свиданий она так и не удосужилась меня рассмотреть: я не имела прямого отношения к цели ее посещений. Но теперь она догадалась, кто я такая.
— Симпатичная сумочка, — сказала я, указывая на «Праду», — теперь мне пришло в голову, что она, может быть, все-таки настоящая. — И внутри, полагаю, полный порядок.
Повисла мертвая тишина.
Адвокат Джона начал было что-то говорить, но судья жестом остановила его.
