Книга Самолет улетит без меня - Тинатин Мжаванадзе

Сидя за столиком кофейни морвокзала, Лика смотрела во все глаза на своего обожаемого Генриха и поминутно смеялась над чем-нибудь совершенно пустяковым, просто от переизбытка радости.

Все было как в лучшие времена: море тыкалось лбом в изъеденные, поросшие водорослями пузырчатые камни набережной, в утреннем нагретом воздухе крепко пахло йодом, рыбаки стояли в ряд, молча сторожа удочки, чайки покрикивали друга на друга, доводя гуляющих малышей до восторженного писка драками за подброшенные в воздух кусочки хлеба.

Солнце просунуло руки сквозь решетку, расчертив плиты полосками цвета пиратского золота, и остальная жизнь задвинулась в дальний чулан – век бы так сидеть, зависнув посреди счастья.

Словно ничего не поменялось в окружающем мире – не рушились страны, не сдвигались границы, люди не скатывались на дно и не становились в один миг нищими. Не опустели пляжи курортного города, не заржавели солнечные зонты, и ветер не треплет в лохмотья их линялый брезент.

Можно было притвориться, что впереди – безмятежное, заранее решенное будущее, можно было верить, что их родной городок – лучшее место на планете.

Они, как прежде, генерировали вдвоем бредовые идеи, еще со времен совместного просиживания на уроках физики. Вытащив из сумки блокнот и карандаш, Лика стала набрасывать недавно придуманный «Список отличий жителей городка Б.».

– Что первое в голову придет, – она воинственно вздернула карандаш.

– Кофе! – хором сказали оба и засмеялись.

У вас непременно есть в доме кофейные зерна, специальная сковородка для жарки кофейных зерен, кофемолка, джезва и чашки – даже если вы ненавидите кофе. Если у вас не будет кофе, к вам перестанут ходить гости.

– А помнишь градации кофепития в гостях? Буйрум-кофе – добро пожаловать, дорогие гости, мусафир-кофе – под сплетни, и под конец – айде-кофе, на прощание!

– Уникальные традиции, – ухмыльнулся Генрих, – сейчас иногда и вместо обеда кофе подают, а если гость не понимает, что пора сваливать, – сиктур-кофе!

– Это от бедности, – предположила Лика. – Раньше что ни день застолья закатывали, а сейчас – сидят, боятся, чтобы гости не обожрали. И не хами мне тут! Как было тринадцать лет, так и осталось. Что еще скажешь? Наобум.

Каждая девочка в этом городе ходила в музыкальную школу.

– Везет девочкам, – вздохнул Генрих. – Я вот тоже хотел на музыку, но меня не отдали, потому что я не девочка.

– У тебя просто слуха нет, – меланхолично возразила Лика, – а то некоторые мальчики тоже ходили. Ты бы проклял родителей, уж поверь мне. Давай дальше!

Генрих смотрел так, как умел только он, – наверное, так смотрит мастер-стеклодув на расплавленную заготовку на трубочке: вот она уже мягкая, как жвачка, и верти из нее что хочешь – хоть фужер, хоть лампочку. Он подбрасывал скабрезные идеи для списка и наслаждался Ликиным смущением.

Она отклоняла их или преобразовывала во что-то приличное.

Вы умеете играть в карточную игру «Джокер».

– Хотя-я-я-я… сомнительно. Думаешь, больше нигде в «Джокер» не играют? – задумался Генрих.

– Покер, джокер, преферанс. Это все равно только про мальчиков. Я вот не умею, – Лика старательно дописала в блокнот.

У вас есть фотография с обезьянкой, снятая на фоне бамбуковой рощи.

И собственное бамбуковое дерево с вырезанным перочинным ножиком именем.

– Точно! – хором воскликнули они и засмеялись.

– Ты чье имя вырезал? – спросила Лика.

– Свое, конечно. А ты?

– И я свое, – усмехнулась она и опустила глаза в блокнот.

Выйдя из дома, вы как минимум три раза с кем-нибудь поздороваетесь и как минимум два раза остановитесь поболтать.

Все было так идеально, как не могло быть никогда, разве что во сне, и Лика терпеливо ждала, что же он у нее попросит. Невозможно, чтобы Генрих просто так позвал ее пить кофе и прогуляться по городу, – и конечно, он не обманул ее ожиданий: помявшись, спросил про обувную мастерскую ее кузена, дескать, не могут ли ему там сшить недорого ковбойские сапоги.

– Я узнаю, – улыбаясь, пообещала Лика.

– Какой красивый блокнот, – заметил он, потрогав серую матерчатую обложку. – Покажи – ка!

– Это от фирмы, где я с папой работала, – не удержалась Лика. – Смотри – карты вон есть, и автомобильный атлас, и даже католический календарь!

– А календарь тебе зачем? – усмехнулся Генрих. – В католички решила податься?

– Да ну тебя, просто интересно, что они там празднуют.

– Умная ты такая, аж страх берет.

– Да уж, – без улыбки подтвердила Лика. – Я просто любопытная.

Хоть бы раз что-нибудь другое сказал.

– В таком блокноте надо писать дневник. Всякие гениальные философские мысли!

– Начала уже, видишь, – усмехнулась Лика, в голове мелькнуло: до чего же он хорошо меня знает.

– Ну что, пойдем? – сказал он, посмотрев счет.

Сразу как будто чуть стемнело, и Лика неохотно поднялась с нагретого кованого стула: практичная мебель города вечных дождей, нас уже не будет, а она переживет все очередные задницы.

– Пошли по старому городу, – пытаясь замять неловкость, предложил он, Лика кивнула, и они пошатались полчаса по знакомым до каждой трещинки узким улицам.

Возможно, это была их последняя совместная прогулка, и милый сердцу родной город казался застывшим во времени: вот чудесный старинный домик, где часто снимали кино, а за поворотом – детский сад, в который ходила Лика и из которого нелегально сбегала домой – здесь близко; тесные дворики, пропахшие сыростью, с непременным водопроводным краном – из него хлещет самая холодная и вкусная вода; и везде – поперек улиц, на балконах, между стенами – тросы с бесконечным бельем, надувающимися на ветру крахмальными пододеяльниками и вытянувшимися, как солдатики в строю, носками.

Кто выбирал дорогу – непонятно, дорога сама выбирала их и приглашала пройтись по тихой, самой зеленой улице, где постриженные кубами кусты лавра перемежались с густыми кронами китайских роз, индийской сирени, камфарных деревьев, дети играли в футбол на проезжей части, их крики разносились и ударялись прямо в солнечное сплетение – туда, где у Лики жил огромный пылающий шар любви.

Город был как продолжение дома, в нем ничего не могло измениться всерьез. Что может быть лучше, чем поселиться тут вместе и ходить вот так вдвоем, но Генрих уже был нездешний, ему здесь было тесно и мелко, и Лика поникла, готовясь расстаться со своей бедной мечтой.