Грегу нашлось место в нашей жизни. Дарси сказала: пусть перебирается в твою комнату, а ты будешь спать в моей. Сэм предложил устроить в гараже мастерскую для Грега. Я свела этот план к полке в ванной, где лежат его туалетные принадлежности, и нескольким вешалкам для его рубашек в шкафу. Купила его любимых хлопьев и неправильного пива (чтобы не подумал, что я лезу вон из кожи).
Грег обмерил меня, чтобы сделать мне конторку.
Все шло совсем неплохо. Я знала: жизнь с Грегом не будет похожа на любовный роман. Придется приучить себя выражаться четко, повторять одно и то же по несколько раз. Хуже того, придется выслушивать от него вот такие вещи: «Вот ты поцарапала бампер и сделала вид, что не знаешь, кто его поцарапал, а я был не в курсе, пока не получил уведомление от полиции, и теперь мне кажется, что ты мне не доверяешь».
Но, кроме этого, были периоды невероятной легкости, например, когда он смастерил для Дарси парикмахерскую, чтобы она привела в порядок прически изрядно полысевших Барби, или когда мы мыли посуду после ужина и танцевали (скверно) под радио, и он обнимал меня со спины. И я подумала: теперь я чувствую опору.
Разрешение
Почти через четыре месяца после закрытия дома свиданий мне вдруг позвонила Дама с Сумкой. Голосом судьи Тигартен она поведала мне об одной щекотливой ситуации. Некая молодая женщина, отец которой является «столпом общества», беременна, а ее жених и отец ребенка — два разных человека. Молодая женщина попросила судью организовать усыновление. Судья сказала: молодая женщина утверждает, что не знает имени отца ребенка, но мне оно, наверное, знакомо.
Судья Тигартен не удержалась от морализаторства, объявив, что в ее время молодая женщина оставила бы ребенка себе, но теперь эта (судья чуть не проговорилась и не назвала ее имя) хочет устроить усыновление так, чтобы иногда видеть ребенка, но самой его не растить.
Беседа получилась довольно сумбурная: судья изъяснялась на крючкотворском, а я — на английском.
Кончилось дело тем, что, с подачи судьи, приемными родителями стали Марджи и Билл. Не исключаю, что первыми в списке потенциальных усыновителей они оказались потому, что мне были известны кое-какие тайные грешки судьи Тигартен.
Как замечательно было учить Марджи ухаживать за младенцем. Как я и предполагала, из нее вышла прекрасная мать: практичная, любящая, несуетливая. Она даже бросила курить и стала есть не только по средам. Впрочем, фигура ее не пострадала — она приписывает это тому, что каждый день выпивает два с половиной литра синего «Кристаллайта».
Сэм, окрыленный своим успехом на бабушкиной свадьбе, взялся готовить еду для Марджиного малыша — всякие полезные для здоровья смеси, в основе которых неизменно лежало тертое яблоко.
Дарси редко обращала на младенца внимание — после того, как выкрасила ему ногти на ногах в ослепительно-алый цвет.
У сына Марджи были длинные младенческие ресницы, загибавшиеся вверх над блестящими карими глазами. Когда по радио передавали музыку, он принимался вовсю дрыгать пухлыми ручками и ножками.
Фотографии Лили с ее новым мужем часто появлялись в разделе светской хроники «Светоча», но саму ее мы больше не видели.
Как-то раз к нам заехал «дядя Сид», привез мягкое голубое одеяльце с аппликацией в виде слоников. Он, похоже, был рад увидеть ребенка — и вдвойне рад удалиться.
Онкведо
Наверное, я никогда до конца не привыкну к Онкведо. Те, кто мне дорог, либо на небесах, либо в большом городе, но я постепенно становлюсь частью здешней жизни. Мне кивают на улицах, и мне это начинает нравиться: кивки — как признание того, что в этот миг мы живем в одном мире.
Мне кажется, что дом свиданий все-таки многое переменил в Онкведо. Здешние женщины стали слегка заносчивы. Одеваются лучше, а в фитнес-клубах теперь необычайно многолюдно. Клубу Молодежной христианской ассоциации пришлось ввести два дополнительных урока танца живота и купить четыре новых тренажера для пилатеса. Иногда я вроде как вижу последствия моей деятельности: по Онкведо идет женщина, погруженная в мечты, уголки губ приподняты, волосы, обычно аккуратно причесанные, разметались и выглядят диковато. Я встречаю таких женщин в супермаркете, они подолгу стоят у витрины, выбирая единственный правильный огурец. Вижу, как они восприимчивы к запахам. Цветут поздние розы, яркие, пышные. Куда я ни пойду, мне попадаются женщины, которые наклоняются к розам, чтобы вдохнуть их запах. Для роз сейчас самое время. А наклоняются они особым образом, будто приносят жертву, будто знают, что в любой момент, с любой стороны к ним может прилететь нечто замечательное.
Каждый день мне выпадают почти идеальные минуты. Например, полчаса перед сном, когда мы сидим втроем на моей широкой постели, прислонившись к той самой стене, о которую когда-то опирались Вера и Владимир. Случается, что Грег в это время на кухне, шелестит страницами «Онкведонского светоча» или отмывает синюю кастрюльку от остатков макарон. Я читаю вслух что-нибудь такое, что интересно и Сэму, и Дарси, таким разным, что-нибудь нестрашное, что-нибудь свободное от жестокости, какую-нибудь историю, которой приятно завершить день.
Идеальные минуты выпадают и по утрам, когда дети просыпаются. Сэм спит под плакатом с изображением знаменитого шеф-повара. Едва открыв глаза, он сонно обвивает меня рукой и говорит: «Мама», будто ночь была неизбежной разлукой, которая теперь завершилась. А Дарси смотрит на меня со своей подушки, словно говоря: «А ты кто такая, а? Тебя в моем сне не было». А потом я готовлю им завтрак и помогаю им найти правильный путь. Чтобы стать для них путеводной звездой, какой был для меня мой отец, мне, наверное, потребуется целая жизнь, — но у меня для этого и есть целая жизнь.
