Когда отец фамилию матери брал, он ей сказал: я себя считаю евреем по духу (много это радости ему принесло). А я себя именно по духу евреем не чувствовал.
А вот тут-то и почувствовал.
Тут я много чего почувствовал.
Например, про День Катастрофы.
Я, конечно, этот день всегда уважал и вместе со всеми отмечал, как положено, то есть стоял минуту молчания во время сирены, если на улице застанет. И считал, что это важный исторический день и надо помнить — как-никак шесть миллионов душ ни за что ни про что испарились. И в Музее Катастрофы побывал, нас еще от ульпана возили, хотя мне не очень понравилось.
Важный исторический день, но из года в год, из года в год. И по радио, и по телевизору, и в школах, и в армии, и во всех газетах. Все те же шесть миллионов. Война была полвека назад, скоро уж и людей, которые ее делали, никого не останется, сколько можно жить в трауре, правда, один только день в году. И Германия теперь положительно изменилась в лучшую сторону и первый друг евреев и кое-кому выплачивает за Катастрофу хорошие деньги, правда, таких уже мало.
И в мире даже есть люди, которые утверждают, что Катастрофы не было вообще, а просто выдумка евреев для собственных целей. Это, конечно, злостная клевета, и отрицать Катастрофу нельзя, поскольку имеется достаточно документов и фильмов. Но я про себя иногда думал, что они отрицают потому, что им просто надоело. Все время претензии со стороны евреев, как будто у людей своих забот нету. Я даже сказал это раз Татьяне, но она рассердилась и сказала, что я антисемит.
А в общем и в целом, конечно, очень жалко и трагично, и забывать ни в коем случае нельзя, но история есть история, и так и надо рассматривать, как исторический факт.
Это я так думал до материна письма и к себе никак не относил.
Да, к себе не относил и считал за исторический факт.
Но какой же исторический факт, если из-за проклятых немецко-фашистов меня могло вообще на свете не быть, а сестрички Марусеньки и в самом деле не стало?
41
Почему я эту тему сейчас затронул? Вроде она не имеет отношения?
Оказалось, имеет, самое прямое.
Сел я искать в интернете адрес страхкомпании. Смотрю тупо на экран, пока синяя полоска внизу заполняется, а в голове крутятся Ицикины слова: немцы предлагают полмиллиона… немцы предлагают пол… И споткнулся. Немцы?
Какие еще немцы? При чем тут немцы?!
Выскакивает этот красный «Последний Призыв», прокручиваю скорей в конец, смотрю на адрес — факт, немцы!
Бонн, какое-то там штрассе, и Дойчланд ихний убиралис, и имена все вроде немецкие… Немецкая компания страховала голландские камни! Ферзихерунг якобы какой-то! Совсем они там в Европе с ума посходили, все национальные экономики свалили в одну кучу и друг друга, гады, подстраховывают.
Как же я сразу не заметил? И ведь немецкий учил когда-то в школе… Видел адрес, но прочесть не удосужился, вроде ни к чему. Все мозги мне ихние полмиллиона заблокировали…
Даже сердце забилось. Перкосетину бы проглотить, но по-прежнему нету. Покапал из пузырька — по правде сказать, уже запутался, какой сперва, какой потом, но все равно действует.
Так.
Значит, эту услугу я буду оказывать немцам. Возвращать им бриллианты, чтобы, не дай Бог, эти фрицы не потерпели убытков. И даже награду не потребую. Чтобы совсем на халяву отделались.
Сами уберечь не сумели, прошляпили камушки, но есть на свете российский уроженец, еврей по матери, Марусенькин брат, израильский гражданин Михаэль Чериковер, он позаботится о немецких страховых интересах, он не допустит, чтобы гансы пострадали!
Он эти камушки с опасностью для жизни от воров вызволит и дрожать из-за них будет, терять и находить, нервы трепать каждый день, беречь как зеницу ока, прятать будет и перепрятывать, дочь за араба через них выдаст, на Кипр за свои кровные гроши пошлет, жену уходящую без внимания оставит — что угодно, только чтоб фашистам не было такого неудобства, что они потеряют немного от своих немереных денег.
Чтобы я — немцам?
Да ферзихерунг вам в рот.
Ферзихер!
Хер!
Не будет этого, и не будет ни за какие коврижки. Ничего никуда не пошлю.
42
Позвонил заказчик серого панно, ругается, что не готово.
Не делать — это прекрасный и благородный принцип моей жизни. Но если уж взялся, то надо выполнять. До того я губу раскатал на бриллиантовые деньги, что будто бы и зарабатывать уже не надо.
Это меня поганые немцы так заморочили со своим вознаграждением. Или это перкосет меня довел? Так или иначе, но пора приходить в себя и вернуться к существующей действительности.
Заказчик — молодой парень, который богатым людям, которые сами не разбираются, делает домашнюю обстановку, так называемый внутренний интерьер, чтоб было красиво и стильно. Для этого и панно, хотя мне и не нравится, но это его первый серьезный заказ, и я его подвожу. В самом деле, виноват, я ему даже про сломанную шейку бедра вовремя не сообщил. И теперь он грозится вообще не заплатить. Я обещал, что сразу после Йом-Кипура сдам, и тут же взялся за работу.
Работа неинтересная, и отвык я, и бедро тянет, да и старые боли все при мне, а главное, существующая действительность очень неутешительная, и украсить ее нечем, поскольку всякое возбуждение спало и перкосета нет.
И никто, кроме разве Ицика с газеткой, не заглянет. А мне и газетка эта уже ни к чему.
И впереди целых пустых полдня и вечер. Да и далее ничего особенного уже не ожидается. То есть все, как прежде, только без Татьяны.
То сижу, то стою, и так больно, и так. Смотрю в узор, что он мне дал, совсем неинтересный, но менять нельзя, плету, как указано, скучища. Глянул со скуки в окно, снаружи все как всегда, только дверь ресторана приоткрыта и объявления о сдаче на двери нет. Вот только этого мне и не хватало, а впрочем, не все ли равно.
Татьяна даже не позвонила.
Позвонил зато Йехезкель, спросил, как себя чувствую после вчерашних иголок. Сказал ему — ничего, получше. Он обрадовался и говорит: тогда повторим сегодня перед сном? Хотел сказать: нет, спасибо, не надо, а вместо этого слышу, что говорю: да, спасибо, это бы хорошо…
Положил трубку, и мне стало страшно. Не скучно и не грустно, а страшно.
Это я, значит, рад даже этому ее Йехезкелю?
Это что же, значит, теперь вот так всю жизнь? И не придет Татьяна, и не позвонит, разве что в чрезвычайном положении? И я буду сидеть один как сыч, плести свои дурацкие панно и радоваться любому посетителю? И даже без перкосета?
Но это же просто не я. Я же всегда любил сам с собой наедине находиться и никого не поджидал, никого мне было не надо?
Никого не надо было, Миша, пока было в наличии. Неужели Галина правильно сказала и я профуфукал жену?
