Вернулся Гедина, собрав вещи для конфискации. Пора было уходить, но Джорджио оставался на месте.
— Постарайтесь вести себя учтивее, — сказал инспектор. — Вы же не думаете, что мы понесем вас на руках?
— Инспектор, можно увидеть ордер на арест? — спокойно поинтересовался Джорджио.
— К чему спешить? Увидите позже, если будет нужно.
— Боюсь, так дело не пойдет. Я не совершил ничего противозаконного. Наоборот, закон нарушаете вы: ворвались ко мне в номер без ордера. Разве не так?
Галлорини вопросительно посмотрел на шефа — Гедина отвел взгляд. Джорджио пояснил:
— Вы не имеете права находиться здесь, предъявлять мне ложные обвинения и уж тем более не имеете права меня арестовывать. Италия вот уже шестьдесят лет как не фашистское государство. А теперь, — сдержанно продолжил Джорджио, — снимите с меня наручники и дайте позвонить адвокату.
Повисла долгая пауза. Полицейские смотрели на шефа — тот уставился в пол, выдыхая сигаретный дым.
— Снимите с него наручники.
— Ордера на обыск у вас тоже нет. Самое малое, что вы можете сделать, — вернуть изъятое на место. Я прав, инспектор? — добавил Джорджио, массируя запястья.
Гедина через силу кивнул.
— А еще вы должны заплатить за выломанную дверь, петли, косяки и бог знает за что еще. Мой адвокат с вас последнюю рубашку снимет. — Джорджио решил блефовать до конца. Он набрал номер адвоката и намеренно заговорил так, чтобы Гедина со своими людьми слышали все до последнего слова.
Когда полицейские покидали номер, Джорджио расслабился. Ледяной тон его голоса сменился триумфальным.
— Гедина, я засужу тебя. Ты по уши в дерьме. Ищи себе другую работу, фашистский ублюдок!
В усадьбе Ривьеры барон позвонил в колокольчик, вызывая Думитру.
— Я на несколько дней ухожу в мастерскую, — сказал он дворецкому. — Беспокоить меня нельзя ни по какому поводу.
У себя в комнате Эммануил нарядился в парадный костюм: белая сорочка, черная жилетка, фрак, бриджи, шелковые чулки и туфли с пряжками, украшенными стразами. Из обитого кожей ларца он достал военные и гражданские украшения, прикрепив их к лацкану, вместе с орденом Святых Маврикия и Лазаря. Барон накинул плащ с крестом Мальтийского ордена, перепоясался парадным мечом в ножнах и спустился вниз.
Забираться в машину в таком виде было нелепо, и Эммануил решил пройти милю до мастерской пешком, по примеру предков. Он шел медленно и величественно, подражая знаменитой походке Короля-Солнца, Людовика XJV, мимо гигантских конских каштанов, постепенно погружаясь в настроение прошлого.
Эммануил запер дверь, задернул занавески на окнах и зажег свечи в высоком серебряном канделябре. Барон сел в кресло с прямой спинкой, вытащил меч из ножен и поставил его между ног. Глубоко дыша, он положил руки в перчатках на рукоять. В состоянии лихорадочного возбуждения барон чувствовал, что достиг зрелости: он больше не один из слабых братьев, которым нужна помощь женщины. С Анжелой он достиг наивысшего магического экстаза. С алхимической точки зрения гибель племянницы не случайна — успешно проведенный ритуал и важная веха, символизирующая, что Эммануила одарили силой, сделали магом.
Эммануил собирался использовать Орсину, однако властью над ней не обладал. Попытки подчинить Орсину потерпели фиаско — пришлось держать ее без сознания. Теперь племянницу выкрали — ну и пусть!
Гордый наследник многих поколений магических героев и полноценный маг, Эммануил готов был идти к трансцендентности и творить магию самостоятельно. Если на пути он встретит Митру, ошибка не повторится — Эммануил будет не быком, но богом. Возможностям его не станет предела. Он первым из рода штурмом возьмет врата бессмертия: научится регенерировать, — и его физическое тело, как написано в «Магическом мире героев», обратится в «иное, неразрушимое и небесное тело, которое станет не чем иным, как небесным Меркурием».
ГЛАВА 21
Погожим октябрьским днем нунций Макграт и сенатор Роулендсон, выйдя из лимузина, направились к неприметной двери с южной стороны собора Святого Петра. Один из двух телохранителей потянул за веревку дверного звонка, и дверь открыл швейцарский гвардеец. Джон протянул ему карточку.
— Не соблаговолят ли ваше преподобие и ваша честь следовать за мной? — гортанно произнес страж по-английски.
Их провели лабиринтами Ватиканского дворца — по простым, плохо освещенным коридорам, похожим на больничные; по роскошным залам эпохи Возрождения, куда не допускались простые смертные, мимо незнакомых видов из окон: то изящный летний домик, то совершенно неуместная радиомачта… Сенатор бывал в Риме лишь однажды, когда с супругой проходил обязательным для туриста-католика маршрутом: засматривался на Сикстинскую капеллу, мельком видел престарелого папу на еженедельном благословении «Граду и Миру».
Джону был знаком дворец, но не кратчайшие пути перемещения по нему.
Они дошли до квадратной приемной с четырьмя дверями, каждую из которых охраняла пара алебардщиков в шлемах и ярко-красных атласных мундирах, расшитых золотом. Проводник пригласил гостей сесть на красный плюшевый диван и с поклоном удалился.
В комнате было несколько диванов. Посетители молча смотрели в пространство перед собой, будто пациенты в приемной дантиста. Вместо старых журналов им предлагаюсь созерцать гигантские фрески с изображением распятого вверх ногами святого Петра, святого Павла на коленях в ожидании топора палача, пронзенного стрелами святого Себастьяна и колесуемой святой Катерины. Удивительно, думал сенатор, почему религия обращается именно к садистской жилке человеческой расы?
Взглянув на других «пациентов», он заметил, что они все далеко не обычные люди. Мирская одежда превосходного качества и высокомерное выражение на лицах священников говорили об их положении. Это были сливки общества, которые умели добиться личной аудиенции с папой римским. Однако даже им приходится ждать своей очереди.
Через четверть часа вошел старый знакомый сенатора — прелат «Опус деи», вызвавший их в Рим. Кивнув обоим, прелат присел на свободный диван. Седой сухопарый священник подозвал всех троих.
— Когда войдете к святому отцу, — предупредил он, — не целуйте ему туфель и не падайте ниц. Просто поклонитесь вот так, — показал он, — и не прикасайтесь к нему самому. Нет, — добавил он, когда прелат попытался возразить, — перстней тоже не целуйте. Прошу вас, следуйте за мной. Я объявлю ваше преподобие и вашу честь.
Стражи растворили двойные двери и четко сместились в сторону. Гости прошли в комнату поменьше. Напротив возвышения, где помещался трон, были расставлены стулья. Седовласый священник сел за стол рядом с престолом, назвав поименно троих гостей. Папа холодно приветствовал их, отвечая на поклоны едва заметным кивком. Он чопорно сидел на троне. Похоже, он сильно постарел с тех пор, как конклав выбрал его на этот пост.
