огромную и брошенную машину, ужасный механизм из средневековой камеры пыток. Глубоко синергетическое и в то же время бессмысленное устройство, состоящее из поршней и трубок, проводов и цилиндров, вентиляционных отверстий и шестеренок. Что-то поднимающееся и клонящееся, приземистое, но узкое и высокое, расходящееся под невозможным прямым углом к самому себе. Человеческий разум не был готов глядеть на такую вещь... он автоматически искал общий структурный план, единообразие и не находил ничего, что можно было бы уловить и понять. Это была извращенная и безбожная архитектура, рожденная разумами, выросшими в какой-то многомерной реальности.
"Боже, у меня от этого болит голова", - сказала Шарки.
И так и было, поскольку он напрягал мозг... был слишком насыщенным, слишком обильным, слишком разнообразным по замыслу. Состоял из арок и кубов, прямоугольных плит, поставленных на основания, безумного лабиринта конусов и пирамид, восьмиугольников и шестиугольников, сфер и башен, расходящихся спиралей и разветвляющихся мачт. Подобно раздвоенному, спутанному скелету первобытного зверя, морской змеи из передвижного шапито, собранной из десятков несвязанных друг с другом скелетов в единое нескладное целое, безумную костяную скульптуру. Сумасшедшая и ненадежная арматура, которая должна была упасть, но не упала. Он балансировал сам по себе, словно сюрреалистический эксперимент в области абстрактной геометрии и неземной симметрии.
Хейс подумал, что это выглядело невероятно случайным, как нечто созданное природой: полые останки глубоководных организмов, наваленные друг на друга... кораллы и губки, анемоны и морские огурцы, панцири крабов и подъельники одноцветковые[49]. Просто странное и противоречивое собрание мертвых вещей, которые сварились и сгнили в единую массу, срастаясь друг с другом и друг из друга, пока не осталось ни начала, ни настоящего конца. Стоя в стороне и рассматривая его, он представлял себе это как черный и блестящий эндоскелет какого-то массивного инопланетного насекомого, поднимающегося из земли... сумасшедший биомеханический гибрид балок и ребер, позвонков и тазовых дисков, каналов и полых трубок, скрепленных спиральными лестницами связок. Хитиновый и чешуйчатый склеп, выступающие циклопические соты, увенчанные поднимающимися узкими выступами, похожими на дымоходы литейного завода или на дымовые отверстия гидротермальных печей.
Но даже это было неправильно, поскольку каким бы хаотичным и противоречивым ни был город, невозможно было избавиться от тревожного чувства, что здесь есть цель, что структура была в высшей степени механистической и практичной для своих владельцев, симбиотическим союзом стали и плоти, камня и кости. Он имел странный индустриальный вид. Даже камень, из которого он был вырезан, не был ни гладким, ни полированным, а ребристым, узловатым и странно кристаллическим, с пилообразными гребнями, выступающими зубцами и резьбой винтов. Как будто внутри находился какой-то ужасный механизм, пытающийся прорваться сквозь эти изогнутые зубчатые стены.
Назвать это городом было бы упрощением.
Ибо это был не город в том смысле, в котором люди понимали город. Ни один человеческий разум не мог бы вообразить такое, и ни один человеческий мозг не обладал инженерными навыками, чтобы заставить его стоять и не падать. Это не был город как таковой, место домов и жизни, это было суровое и враждебное, утилитарное и машинное, нечто, созданное безнадежно холодными и автоматизированными разумами. Муравейник.
Улей.
Хейс чувствовал, что, просто разглядывая это, просто позволяя своим глазам блуждать по этой непристойной геометрической матрице, он каким-то образом становился меньше человеком. Оно капля за каплей испаряло сладкое и прекрасное молоко человеческого состояния. Это было зло, нечестивое и кощунственное. Слова, порожденные слабым, суеверным умом, но Хейс гордился этим умом. Потому что это делало его человеком. Он был горячим и эмоциональным, а не машиной, подобной тем существам, которые вырастили это ужасное место.
"Как и сказал Гейтс, кажется, что он простирается на многие мили", - отметил Катчен.
Невозможно было узнать, как далеко в глубь гор простирается город. Ибо, как сказал Гейтс, он тянулся настолько далеко, насколько мог видеть глаз и насколько достигал их свет, хотя вдалеке можно было видеть, что некоторые его части были покрыты обвалами и поглощены замерзшими реками ледникового льда.
Палеозойский мегаполис.
Место, которое могло вдохновить дикие сказки о мифических местах, таких как Туле и Гиперборея, Лемурия и Лунные горы. Мистический Коммориум[50] и скрытая Атлантида. Он был прототипом бесчисленных дочеловеческих богохульств, таких как Безымянный Город и жуткий Кадат в Холодных Пустошах за пределами Ленга. Было ясно видно, как он был шрамирован и исцарапан движением ледников, поднят и вдавлен, растерт между массивными ледяными потоками, как кукурузная мука.
"Мы же не собираемся идти в эту кучу костей, не так ли?" - спросил Катчен сухим, надтреснутым голосом. "Я имею в виду... да ладно, Джимми, он не выглядит безопасным. И, Господи, я не боюсь признать, что меня пугает до усрачки, просто глядеть на это".
Это тоже пугало Хейса.
Пугало его такими фундаментальными способами, о которых он даже не подозревал. Это оскорбляло его, как оскорбляло всех людей, дикарей или разумных, и у него было непреодолимое желание вернуться сюда со всем динамитом, который он мог уместить в "Снежного Кота", и обрушить эту чертову гору прямо на вершину города.
- Это достаточно безопасно, - сказал он. - Гейтс и остальные пролезли через него, и мы тоже сможем.
- Бред сивой кобылы. Меня не волнует, что делали эти чертовы Джонни в лабораторных халатах, я туда не пойду. Вот и все. Вот и все, что в этом есть, блять, хорошего. Он стоял там, тяжело дыша, и выглядел так, будто ему хотелось закричать или заплакать.
- Да ладно, Джимми, не делай этого со мной... посмотри на эту чертову штуку, ладно? Мне снятся плохие сны, когда я это вижу. Но зайти туда... это как могила, как большой гниющий гроб с распахнутой крышкой... я... мне очень жаль, Джимми... я просто не могу.
Хейс подошел к нему и похлопал по плечу. - Просто подожди нас здесь. Мы не долго. Следи за генератором.
- Черт, я даже не смогу поменять масло в своей чертовой машине, - сказал Катчен.
Он стоял там, руки на бедрах, наблюдая, как они карабкаются по разрушенным каменным колоннам и через овальный проход, один из сотен, если не тысяч, врезанный в обветренный облик этого города.
"Вы двое действительно оставили бы меня здесь одного, не так ли?"
