воплей и боли оно из нее вышло. В форме морского конька, синюшно-красное. Жена прижала его к груди, нежно, и целовала его инопланетянский череп. Даже сквозь страх и вину я ощущал ярость. Семя другого мужчины на груди Ленор. Пара секунд – и эта тварь умерла.
Я кивнула. Я приняла решение. Но не подала Леонарду даже самого легкого намека. Улыбнулась. Похлопала по тому запястью, на котором не было часов.
– Ну вот, – сказала я, – теперь вам легче?
Ленни кивнул. Самое чудовищное, что он был мне благодарен.
– Спасибо вам, Джоан.
– Идите домой. Вздремните. Где-то на небесах Ленор улыбается.
Я грубо взяла мужчину за локоть, подтолкнула в сторону крохотного домишка, в котором он жил, потом повернулась и открыла свою дверь.
Конечно, Леонард дернулся было пойти за мной, поэтому я быстро захлопнула дверь у него перед носом, шагнула внутрь, полная ярости, и тут обнаружила, что Элинор напялила мое белое платье. Оно натянулось у нее на груди. Я не могла в это поверить.
– Элинор, какого хрена?!
– А что такое? – спросила девчонка. Она испытывала передо мной экзистенциальный страх.
– Это мое любимое платье, – сказала я.
– Ой! Я не знала. Извини.
– Оно принадлежало моей матери. Пожалуйста, сними его.
Элинор сняла. Под платьем оказались дешевый лифчик и трусы.
– Я правда не знала, прости.
Я поставила греться воду для чая, а она пошла в ту часть первого этажа, где держала свои вещи. Надела собственную одежду, а потом с улыбкой на лице – чего я еще ни разу не видела – сказала мне, что сегодня, впервые со дня смерти брата, у нее нормальное настроение.
Я ответила, что счастлива это слышать: слова Элинор меня на самом деле обрадовали.
– И я благодарна тебе за то, что ты нашла мне работу и позволила остаться здесь.
Я хотела сказать, что ни на что такое не соглашалась, что Элинор сама приехала и сама осталась. Но вместо этого любезно кивнула.
– И… Я прощаю тебя.
Невольные слезы вскипели у меня на глазах.
– Ага. И я хотела тебе сказать… Мне приятно, что ты есть в моей жизни. Я знаю, это звучит странно…
– Нет, я понимаю.
– А еще, я так волнуюсь из-за малыша! Срок близится, может быть, поэтому. Я не хочу показаться чокнутой или еще какой. Но я уже люблю этого ребенка.
Я едва не плеснула кипятком себе на ноги. Отвернулась от девчонки, растерла три капсулы ксанакса пальцами и высыпала в ее чашку.
– Вот. Я заварила чай.
Элинор никогда не отказывалась ни от чего из того, что я для нее готовила. Я подумала обо всех тех случаях, когда стряпала для ее отца, о его заискивающей благодарности. О том, как тщательно он жевал.
Девушка улыбалась, принимая от меня чашку, и сорок минут спустя отрубилась на диване. Я сбрызнула белое платье одеколоном Бескрайнего Неба, чтобы замаскировать запах Элинор, и пошла к Риверу.
Много лет моя ярость пребывала в спячке. Я жила, чтобы выживать. Я могла вызвать в памяти то чудовищное событие, но как-то отдаленно. Я могла продиктовать только голые факты. Я не могла бы вспомнить каждый момент ужаса. Тогда, давным-давно, не проходило такого мгновения, чтобы я не чувствовала, как что-то пожирает мое сердце. Но в Каньоне боль превратилась в ярость, и ярость росла вокруг меня так, как росла вокруг бывшего свингерского особняка припекаемая солнцем бугенвиллея.
Я никогда не трахалась с мужчиной, чтобы досадить женщине. Я флиртовала с бойфрендом подруги, чтобы проверить свою власть, но только после того, как эта подруга обидела меня, хвасталась фальшивым счастьем мне в лицо, чтобы поднять себе самооценку. Так что это было мне внове. Элис теоретически не сделала ничего, чтобы причинить мне боль. Она самоустранилась из моей жизни, но не по злобе душевной. Элис просто не хотела быть рядом со мной. Это – самое ужасное, что может сделать человек, которого любишь.
Я постучалась в дверь Ривера. Он открыл. Рубашки на парне не было. Я сказала, что у меня сломался кондиционер и что я не могу терпеть жару. Спросила, не найдется ли у Ривера в холодильнике что-нибудь холодненькое попить. У меня, мол, ничего такого нет.
– Да, конечно, заходи, – пригласил он.
Его постель была не убрана, и поверх нее валялся Курт.
– Пиво пойдет?
Я кивнула, и Ривер мозолистым пальцем протолкнул половинки лаймов в две бутылки «Короны». Сказал: «Твое здоровье!» – мы чокнулись, и его полные розовые губы закрыли собой все горлышко бутылки.
– Слушай, а та девушка, она типа твоя подруга?
– Она младшая сестра моей близкой подруги из Нью-Йорка. У них только что умер отец, и Элинор приехала сюда, чтобы немного отойти.
– Я тоже поэтому сюда приехал.
– Твоя мама так и живет в Небраске?
– Ага, но она держится. Встречается там с одним чуваком. Хороший мужик. Я за нее рад.
– Хорошо.
– Ага, просто здорово.
– В прошлый раз на этом месте была я, – сказала я, садясь на постель и гладя пса по голове.
Ривер нервно рассмеялся. Их отношения с Элис явно становились серьезными. Я понимала, что он чувствует себя виноватым и что, если я упомяну о нашей близости, это его оттолкнет.
– Когда я в прошлый раз была здесь, Курт вел себя скромнее, тогда он еще не чувствовал себя как дома.
– О да, – подхватил Ривер. Он был благодарен за то, что я больше ничего не сказала. А еще я знала, что это заставит Ривера желать меня сильнее. Мысль о том, что я могла забыть, как он занимается любовью.
Я сплела и снова расплела ноги. Платье образовало между моими бедрами букву V – поблескивающий шелковый треугольник. Ривер не мог отвести глаз. Я выпила полбутылки. Чувствуя, как между нами нарастает жар.
– Жаль, что здесь нет бассейна или чего-то в этом роде, – сказала я. – Ты знаешь песню Nightswimming?
– Конечно! Отличная песня! Щас поставлю.
– Было бы здорово.
Ривер включил запись. Я легла на кровать, обнимаясь с Куртом, и под музыку покачивала согнутыми в коленях ногами вправо-влево. Этот пес был очень хорошим. Ему нравилось лежать, прижавшись к теплому человеческому телу, но никакой эмоциональной зависимости в нем не было. Курт не вонял псиной, из него не лезла клоками шерсть. Он был умным и верным. Когда они с Ривером бегали по горам, пес всегда держался рядом с хозяйским боком. Я подумала, как повезло Элис иметь доброго и красивого бойфренда с идеальной собакой. О том, что она смогла все это иметь благодаря особенной
