занялись любовью в полном значении этой фразы.
Я привстаю на локтях, случайно задевая локтем руку Гая. Он спит рядом, и мне так странно видеть его такое безмятежное лицо, что я ненароком любуюсь. Его глаза закрыты, каштановые волосы в беспорядке на чёрной подушке. Я хочу провести по ним рукой, опускаю взгляд на его рубашку, слегка потрёпанную. Гай спал в одежде, в отличие от меня, так что одеяло досталось мне одной, пока он лежит на одной подушке.
Как вдруг начинает шевелиться и открывает глаза.
— Доброе утро, — шепчет он, и его сонный голос такой хриплый и притягивающий, что у меня снова всё ноет.
— Перестань разговаривать. — Я закрываю ему рот ладонью, а потом вспоминаю, что делал этот рот вчера ночью, и краснею. — По крайней мере, не разговаривай со мной после того, как только проснулся.
Он протирает глаза, удивлённо глядя на меня:
— Почему?
— У тебя слишком сексуальный голос.
Он кратко смеётся в подушку. И сейчас он не выглядит как сын босса жестокой мафии. Не выглядит как человек, убивавший людей. Не выглядит как тот, кто когда-то говорил мне о том, что не имеет сердца.
Сейчас он выглядит как простой милый парень, который умеет радоваться жизни и улыбаться. Который не думает о том, что его отец — жестокое хладнокровие во плоти, не думает о том, что на плечах лежит огромная ответственность, не думает и о том, сколько опасных игр может затеваться вокруг него.
— Знаешь, Каталина, — начинает он, слегка опуская взор. Приподнимается и застёгивает пуговицы на рубашке, прикрывая кожу с виднеющейся тутуировкой сломанного якоря на груди, — я не умею быть романтиком, потому что мало видел примеров в своей жизни, но… Это, может быть, глупо, но мне так хочется научиться всему этому с тобой.
У меня на глаза наворачиваются слёзы, но я успеваю вовремя сдержать себя от того, чтобы не заплакать в открытую.
— Хочется быть рядом с тобой, — продолжает Гай слегка растерянно, словно не верит своим собстенным словам, — всегда. Мне кажется, я просто болен, но эта болезнь… она будто приятна. Ты не просто девушка в моей жизни, Каталина, ты с самого начала нечто большее… Ты моя Исабель Флорес де Олива.
Я распахиваю в удивлении глаза, не узнав озвученного имени и не поняв его значения в нашем разговоре, и моя реакция заставляет Гая кратко усмехнуться. Тем не менее, он не оставляет меня без пояснений:
— Она одна из самых почитаемых святых ликов в мире и первая в Латинской Америке. Это была женщина невероятной красоты и стойкости. Родные прозвали её Розой... — Гай замолкает на несколько секунд. Его лицо такое, будто он с огромным трудом признался мне во всём этом. И я даже понимаю, почему. Вистан внушил ему, что любовь и уж тем более признание в любви это нечто ужасное и совершенно не мужское. Но, несмотря на всё это, Гай смотрит мне в глаза и осторожно продолжает: — Так вот, Каталина, ты моя Роза. Ты позволишь мне так называть тебя?
У меня млеет душа от этого взгляда. Ей неспокойно, когда этот человек так на меня смотрит. Душа переворачивается, куда-то улетает на мгновение, затем быстро возвращается.
И я понимаю… я сознаю, что с каждым днём всё больше и больше привязываюсь к нему.
Гай Харкнесс только что буквально назвал меня «своей святой». Он назвал меня святой.
— Да, — выдыхаю я. — Я буду твоей Розой. Как тебе будет угодно.
Он улыбается, и от улыбки, беря в расчёт весь его утренний облик, он принимает мальчишеский вид ещё больше. И когда в голове у меня вспыхивает вчерашняя ночь снова, я неожиданно вспоминаю о людях в подвале Гая и округляю глаза.
— А те люди… они всё ещё там? — спрашиваю я.
На этот раз Гай улыбается криво, понимая, к чему я клоню. А я закрываю ладонями лицо, произнося:
— Вот чёрт! Они что же, слышали, как я...
— Я ведь просил тебя быть тише, — шепчет он, насмехаясь надо мной.
— Эй! Это было невозможно!
Он убирает руки с моего смущённого лица и говорит:
— Тогда будем считать, что вчерашние звуки останутся в их памяти единственным приятным воспоминанием.
Цокая, я ложусь обратно на кровать, не желая никуда отсюда уходить. Здесь тепло и так мягко, что после последних пережитых событий сложно представить, что я лежала и мёрзла на холодной земле и едва не умерла.
Рука Гая суётся мне под локоть, и он обнимает меня сзади, притягивая за талию и прижимая к себе.
— Я никогда не был поклонником сопливых речей или ванильных высказываний, но... — говорит его голос над моей головой. — Но с тобой я становлюсь безнадёжным романтиком, Каталина Харкнесс.
— А нравится ли тебе это?
— Ещё как.
Мне вскружает голову его запах, его руки, которые сейчас пусты от колец. Я лежу в лифчике, поэтому спиной чувствую его твёрдую грудь, прижатую ко мне, и понимаю, что этот факт заставляет меня нервно хватать ртом воздух.
— Хью говнюк, — говорю я.
— Что? — переспрашивает Гай, будто не расслышав.
— Из-за него мы не смогли заняться любовью.
У него от смеха дёргается грудь, а я от этого чудесного звука, как его смех, будто бы таю.
— Ты так об этом жалеешь? — спрашивает он.
— Да! Очень...
— Но я знаю способы удовлетворять тебя иначе, Каталина. Пока ты не поправишься.
Я сглатываю, прикрывая глаза и не желая никогда в жизни не возвращаться куда-либо ещё, кроме как к этой кровати и к его дому.
— Продемонстрируй, — с вызовом произношу я.
— Прямо сейчас? — словно удивляется он, но в голосе ясно слышится азарт.
— Да.
И тогда Гай издаёт смешок, а потом без дальнейших слов прижимает меня к себе сильнее, я спиной упираюсь ему в грудь уже гораздо-гораздо плотнее. Но ещё снизу в меня упирается кое-то другое. Кое-что, что чувствуется даже через ткань штанов. Не заметить, как в мою задницу упирается что-то твёрдое, было бы невозможно. Потом он просовывает одну свою руку мне под лифчик, а вторую опускает ниже — к тому самому месту, которое вчера целовал. Его ладонь проникает под моё нижнее бельё, вынуждая меня развести ноги.
Я делаю резкий вздох, когда губы касаются моей шеи, когда его рука внизу
