не говорю этого вслух? Я пыталась подготовить тебя к реальной жизни. Он был сыном осужденного наркоторговца. Ты хотела бы такого для своей дочери? Это сделало бы тебя счастливой?
Я не буду перед ней плакать. Я поплачу одна, в своей комнате, но только не перед ней!
— Я не знала, что ты беременна, когда ждала его под твоим окном. Неужели ты думала, что я не была в курсе, что он прокрадывался в твою комнату? Да ладно, Пандора. Дьявол знает больше не потому, что дьявол, а потому что стар. Я хотела тебя защитить. Мужчины никогда не меняются. Мужчины вырастают такими, какими их учат быть, а он был недостаточно хорош для тебя.
— Мужчины вырастают такими, какими их учат быть, да? Точно так же, как ты научила меня, и я выросла озлобленной, недоверчивой и ненавидящей всех? Он был другим, мама. Он заботился обо мне. Всё, чего он хотел — быть достаточно хорошим для меня, но он никогда не чувствовал себя таковым, потому что у меня никогда не хватало смелости сказать тебе, что мы встречаемся. Он думал, что не подходит мне, и ты сделала всё, чтобы в этом его убедить.
Она тоскливо вздыхает, протягивает руки и сжимает мои плечи.
— Я не могу исправить то, что сделала. Я просто надеюсь, что ты поймёшь.
Дёрнув плечом, скидываю её руки и отступаю назад.
— Я понимаю. Просто хотела бы, чтобы ты научила меня прощению, чтобы сейчас, мама, я могла тебя не только понять, но и простить. Но ты этого не сделала, не так ли? Ты научила меня ненавидеть своего отца. Ненавидеть Кенну за то, что он ушёл, хотя это ты его прогнала. Я никогда не смогу простить себя за то, что отказалась от своей дочери. Мы всё испортили, мама. И одной из этих ошибок было то, что ты не научила меня прощать. Потому что теперь… я не знаю, как это делать.
— Пан? — слышу тихий голос, а затем скрип двери позади меня.
Выражение лица матери смягчается, когда она смотрит на Магнолию. Я вижу — и видела на протяжении многих лет, — что она тоже испытывает чувство вины за отказ от ребёнка. Потому что иногда она смотрит на Магнолию так, словно размышляет о внучке, которой у неё никогда не будет и которую она никогда не увидит. Мама старается изо всех сил дать Магнолии всё лучшее, как будто это может оправдать её поступок. И я тоже — как будто это может снять вину с меня.
— Привет, Мэг, — говорю я, проглатывая свою печаль, опускаюсь на колени и раскрываю объятия.
Она врезается в меня, как пушечное ядро, и крепко обнимает, одаривая слюнявым поцелуем в щёку. Затем отстраняется и сообщает:
— Я составила список, пойдём посмотрим.
— Ладно, пошли, — говорю я, изображая волнение.
— Пандора? — голос матери останавливает нас у двери. Она выглядит такой же раздосадованной, как и всегда. — Я не могу исправить то, что сделала, — снова повторяет она шёпотом.
— Я тоже не могу, — шепчу в ответ.
— Пойдём! — дёргает меня Магнолия и тянет за руку.
— Пандора! — снова зовёт меня мать. Я останавливаюсь, закрываю глаза и поворачиваюсь к ней в последний раз. Нечто ужасное сжимает мой желудок, и нет никакого способа это остановить. Я чувствую своё кольцо на руке, которую сжимает Магнолия.
Приходи, потому что сама этого захочешь, а не потому, что тебе за это заплатят.
— Мне жаль.
Два коротких слова. Важных слова, но они не вернут мне моего парня, моего ребёнка, мой выбор, моё прошлое.
— Мне тоже, — печально говорю я, затем прижимаю Магнолию к своим ногам и хочу вобрать в себя её маленькую счастливую энергию, прежде чем она потащит меня в свою комнату.
— Что это? — спрашиваю я, когда Мэг протягивает мне листок, исписанный аккуратными красными буквами.
— То, что я хочу сделать, когда вырасту, — отвечает она с широкой улыбкой. — Ты сказала составить список! Он очень длинный. — Мэг переворачивает его, и я вижу ещё буквы.
Покрасить прядь в розовый цвет, как у Пандоры.
Испечь торт с сотней леденцовых свечей.
Отправиться на сафари.
Завести домашнего жирафа (из сафари).
Я читаю все эти маленькие детские желания, чувствуя рядом её воодушевление, и вспоминаю, что когда-то была такой же, как она. Мечтательной, полной надежд и живой.
— Знаешь, у меня когда-то был такой, — признаюсь я. — Когда я составляла списки.
— Что ты там писала?
— Там… — я потрясённо замолкаю. Вспомнив вдруг, что мы с Маккенной делали во время нашей недавней поездки, и я в шоке.
Ах ты подлый ублюдок, ты вспомнил мои дурацкие списки, ведь так?
— Первое — прокатиться на заднем сиденье мотоцикла. Второе — отправиться в путешествие. И ещё я хотела поцеловать рок-звезду…
Не могу продолжать. Это просто невозможно. Я замолкаю и изображаю на лице улыбку, в то время как сердце раздувается, словно в мою грудь закачали гелий.
— О-О-О!!! Это правда? Это правда? Ты отправилась в путешествие, Пан? Ты путешествовала, каталась на мотоцикле и целовалась с рок-звездой?
Я киваю, чувствуя, как опасные эмоции стремятся вырваться наружу — но разве не это делают Маккенна и Магнолия? Вытаскивают на свет ту сентиментальную начинку, которую больше никто не видит? С бесконечной нежностью целую её в висок.
— Да, правда. Я влюбилась в него. Ещё до того, как он стал настоящей рок-звездой, он был моей рок-звездой.
— А ты моя рок-звезда, — говорит она, ухмыляясь.
— И ты тоже, моя великолепная Магнифисента.
21
РОК-ЗВЕЗДА В ОЖИДАНИИ
Маккенна
Я в гримёрке. Сижу в дурацком кресле и поигрываю зажигалкой, пока Кларисса, моя визажист и парикмахер, подводит карандашом мне глаза.
— Давай ты сегодня наденешь белый парик с серебристыми прядями, он так подходит к твоим глазам, — говорит она. — С чёрной кожаной курткой и брюками будет выглядеть ещё более эффектно.
— Сегодня я без парика.
— Да?
— Да, что-то не хочется сегодня играть в ролевые игры, — снимаю парик с головы и провожу рукой по голове. Вижу в зеркале, как блестит серебро радужек глаз, подведённых чёрным. Как сверкает бриллиантовая серьга. Мне так хочется надрать кому-нибудь задницу, но в тоже время чувствую, что где-то в этом мире есть девушка, которая надерёт задницу мне.
И я до сих пор не знаю, придёт ли она.
Пандора отвела взгляд, когда сказала, что сделает это. Верный признак того, что она лжёт.
Но, твою мать, я не могу сейчас об этом думать.
Внешне она притворяется и держит лицо — и всегда была
