такой. Но я знаю эту девушку изнутри. Я, блядь, знаю, что она скрывает. Своё сердце — большое, как океан.
Сердце, которое говорит: «Маккенна. Хренов. Джонс».
— Слушай, Лео сказал, что ты попросил его связаться с ней? — спрашивает Лекс со своего места, тоже накладывая макияж.
— Она не отвечает на звонки. — Я щёлкаю зажигалкой и наблюдаю за пламенем, затем даю ему погаснуть и снова зажигаю.
— Думаешь, она появится здесь? Как-то скучно без неё.
— Появится, — вру я. По крайней мере, я должен притворяться, что так и будет, потому что, когда я пойду туда сегодня вечером и буду петь свою новую песню, я хочу, чтобы её услышала именно она. Пожалуйста, просто приди на мой чёртов концерт, Пинк, и тогда мы решим, что делать с тобой и со мной…
Бог свидетель, эта девушка издевалась надо мной всю мою жизнь. Когда я был уверен, что Пандора меня любит, она меня бросила. Когда я был уверен, что она не хочет иметь со мной ничего общего, она пришла на мой концерт и забросала меня помидорами.
На все сто уверен, что не знаю, чего от неё ожидать, но понимаю, что я больше не семнадцатилетний парень без будущего. Я Маккенна, мать твою, Джонс, и я, чёрт возьми, заполучу её, если захочу.
А я её хочу, вне всякого сомнения.
Я обеспокоен, устал и взвинчен, но больше всего я жажду ощутить её вкус. Почувствовать её. Мне нужно затащить её в свою постель, — туда, где Пинк меньше всего протестует, и держать её ошалевшей. Ошеломлённой оргазмами. Мне нужно сорвать с неё одежду и показную смелость, чтобы она задрожала в моих объятиях. Забыла, как ругаться и дразнить, потому что занята стонами и мольбами о том, чтобы я трахал её сильнее.
Нет смысла отрицать, что с ней у меня был самый лучший секс в моей жизни.
И не только потому, что она грёбаная богиня, а потому что она такая, какая есть. Тёмная Медуза Горгона, я попал под её чары, и всё, чего я хочу, — обладать ей. И мне это нравится, потому что я её люблю.
Люблю, как она пахнет.
Как она улыбается, словно не хочет, но ничего не может с собой поделать.
Как она целуется со всей своей яростной страстью внутри.
Как она превращается в пудинг в моих объятиях, но как только мы заканчиваем, вытаскивает наружу свою внутреннюю сучку, просто чтобы вывести меня из себя и заставить ещё раз трахнуть…
Она отдавалась физически, но мне этого уже недостаточно. Я могу мучить её, заставлять принять каждый сантиметр моего члена. Могу схватить её запястья, прижать к себе и заставить её влагалище меня поглотить.
И всё равно этого будет недостаточно.
Представляю, как это будет происходить. Как всё получится. Что я с ней сделаю. Что она сделает со мной…
— Кенна, — станет стонать она. И она не может быть ещё сексуальнее, чем есть на самом деле, потому что этого просто не может быть. Потому что она — идеальна.
И всё же мне очень хочется услышать эти слова.
Я не буду с ней нежен, но, мне кажется, она и не захочет, чтобы я был нежен. Я буду целовать, лизать, чувствовать, как она извивается от желания, как её тело льнёт к моему.
Она будет дрожать, когда я стану сосать её грудь, и продолжит дрожать, когда я раздвину её бедра. Она будет извиваться подо мной, прижимаясь к моему телу так, как это делает только она — жадно, голодно, как будто она рассыпется на куски, если я в неё не войду. Как будто мой член — это всё, что удерживает все её части вместе. От моих поцелуев её соски покраснеют и напрягутся, и я дам им отдохнуть и стану терзать её рот, пока она сама не покраснеет и не начнёт задыхаться. И тогда она скажет это.
Скажет то, что я годами умирал от желания услышать.
Я буду смотреть, как губы формируют слова.
Три. Всего три слова.
Но я всё равно буду хотеть их услышать.
Её прекрасное лицо, совершенно белое в темноте. Округлые плечи, пухлые груди, идеальная попка и горячие, влажные, восхитительные половые губки. Всё это будет принадлежать мне, когда она скажет: «Я тебя люблю…»
И когда это произойдёт, я прижму её так, чтобы она не смогла пошевелиться. Она вскинет голову, пока я буду её удерживать, и ни за что не узнает, кто на самом деле овладел ею. Её ногти вопьются мне в спину, когда я буду погружаться в её тепло, снова и снова говоря ей, что чувствую то же самое. Что она для меня единственная. Покажу ей своими руками, своими губами, своим телом, что она единственная для меня.
— Что ты будешь делать, пока она не пришла? — допытывается Лекс, возвращая меня обратно в гримёрку. Я отбрасываю зажигалку в сторону, поднимаюсь на ноги, засунув обнажённые руки в карманы кожаной куртки.
— Буду ждать.
— А если она не придёт?
— Тогда я сам её найду.
22
МОЯ ПОДРУГА МЕЛАНИ ГОВОРИТ, ЧТОБЫ Я НЕ ЖДАЛА ПРЕКРАСНОГО ПРИНЦА — ОН МОЖЕТ ЗАСТРЯТЬ НА КОНЦЕРТЕ
Пандора
Поэтому я прислушиваюсь к её совету.
Перелёт утраивает моё беспокойство, но я уже начинаю становиться профессионалом в этом деле. Оказавшись на борту, принимаю клоназепам и извиняюсь перед парнем на соседнем кресле, предупреждая:
— Если тебе нужно будет в туалет, просто иди, потому что я сплю как убитая.
— Нет нужды, — говорит, засмеявшись.
Следующее, что я помню, это то, что стюардесса трясёт меня — довольно сильно — сообщая, что мы прибыли в Нью-Йорк.
Нью-Йорк.
«Мэдисон-сквер-гарден».
И Маккенна Чёртов я-люблю-тебя-ты-восхитительный-ублюдок Джонс.
Выхожу из здания аэропорта и, волоча за собой чемодан на колёсиках, ловлю такси. Вещей, что я с собой взяла, хватит на неделю, но я не знаю, что будет дальше. На самом деле я ничего не знаю, кроме того, что он не ушёл. Что он вернулся за мной.
Минуты, пока мы направляемся на концерт, тянутся мучительно долго. Я барабаню пальцами по бёдрам, ерошу волосы, беспокойно выглядываю в окно. За последние полчаса мы едва продвинулись на метр.
— О боже, такие пробки, — жалуюсь таксисту, ноги ноют от какого-то неудержимого порыва бежать. Просто беги к нему, верни его, поговори с ним. Признайся, наконец…
— Там проходит концерт… Трудно подъехать близко.
— Дальше я пойду пешком, — говорю я водителю, сунув ему пару купюр, а затем с сожалением вытаскиваю свой багаж
