ловлю такси и направляюсь домой, мозг медленно перебирает варианты, так как клоназепам притупляет сознание. Передо мной открывается возможность начать всё сначала. Второй шанс. Почему бы и нет? Любой, у кого есть хоть капля любви к себе, любой, кто любил Маккенну хотя бы на треть так, как его люблю я, дал бы себе шанс.
«Почему нет?» — кричит какая-то часть меня.
Я знаю, почему нет, но не хочу этого слышать. На самом деле, я почти готова снова собрать вещи на целый чёртов год. Мне почти удалось убедить себя, что мы можем продолжить с того места, на котором остановились, — с того времени, когда я была готова отправиться вместе с ним навстречу закату. Я представляю, когда Кенна увидит, что я вернулась, его глаза засияют, как луна, на которую воет его внутренний волк. Я практически ощущаю вкус отчаяния, когда крепко его поцелую. Потому что именно такой поцелуй я собираюсь ему подарить, когда снова увижу. Такой, который заставляет мужчину перестать задавать вопросы и не думать ни о чём, кроме женщины в его объятиях — к счастью, этой женщиной являюсь я, — и мы сможем продолжить с того места, на котором остановились. Он и я. Влюблённые заново.
Я уже взволнована, позволив мечтательнице во мне быть ослеплённой кольцом-обещанием на моём пальце.
Она в своём кабинете с приоткрытой дверью, сидит за огромным письменным столом, который, кажется, сделан только для того, чтобы поддерживать вечную стену между ней и миром.
— Пандора, — говорит мама и слегка улыбается. Никаких эмоций. Её голос даже не дрожит.
Неужели я также говорю?
Я вздрагиваю от этой мысли и обнимаю себя, и в этот самый момент её глаза — такие же тёмные, как у меня, — скользят по кольцу на пальце. Выражение её лица переполняется страхом, которого я никогда раньше не видела, и впервые за целую вечность я слышу надлом в её голосе.
— Он всё тебе рассказал, да? — вдруг шепчет мама, поднимая на меня глаза. Она выглядит испуганной.
Я слишком ошеломлена, чтобы ответить, слишком заторможена своей любимой таблеткой.
Мать прочищает горло, но её глаза остаются широко раскрытыми и безумными в ожидании информации, и указывает на кольцо. Хоть она и продолжает сидеть на месте, её пристальный взгляд ищет подсказки на моём лице, и меня поражают несколько вещей:
Это правда.
— Почему ты носишь это кольцо? Я думала, ты покончила с тем парнем.
Я всё ещё сильно сбита с толку, но уровень адреналина в теле быстро растёт, с каждой секундой прочищая мозг.
— С каким? — спрашиваю я с нарочитой медлительностью, прищурив глаза.
— Не валяй дурака. С Маккенной Джонсом.
— Нет. Я была с ним. — Я протягиваю руку, чтобы она могла рассмотреть её поближе, и пока она смотрит, наблюдаю за тем, как мужественно мама пытается сохранить невозмутимое выражение лица.
— И он сказал тебе. Конечно. Зачем скрывать правду теперь, когда его отец на свободе? — её взгляд устремляется на меня. Осторожный. Любопытный. До сих пор с явным страхом.
— И что он, как ты думаешь, мне сказал?
Пока я жду, внутри всё замирает.
В голове вспышками проносятся воспоминания.
Её предупреждение держаться от него подальше.
Вот она говорит мне: «Он причинит тебе боль. Он хочет отомстить. Он будет таким же, как твой отец, ты просто понаблюдай. И держись от него подальше.»
Меня одолевают воспоминания, особенно то, где я, вернувшись домой из парка, сидела в своей комнате, уставившись в окно, а она подошла и встала у меня за спиной и, даже не спросив, что случилось, прошептала: «Всё к лучшему».
— Ты велела ему не приближаться ко мне, — внезапно шепчу я, видя, что она не решается. Я помню гнев Маккенны и боль в его глазах, когда он снова увидел меня, и всё это вдруг складывается вместе, как пазл.
Как головоломка, которая разрушила меня. Разрушила Кенну.
И которая была придумана и спроектирована моей матерью.
— Что ты сделала? Как ты его заставила? — Боль так сильна, что мой голос — всего лишь шёпот.
Я знаю многое. Но мне нужно знать всё, мне нужно услышать это от неё. От родного человека.
Мама трёт виски и глубоко вдыхает, и когда я открываю рот, чтобы накричать на неё, она меня обрывает.
— У его отца были неприятности. Большие неприятности. Как ты помнишь, ему грозило много-много лет тюремного заключения. Поэтому я предложила ему сделку. Я смягчу наказание, если он исчезнет из твоей жизни.
— Ты вытворила такое с ним? — шепчу я. — Ты вытворила такое со мной?
— Он тебе не подходил, Пандора! Ему нечего было тебе предложить, кроме сердечной боли. Я думала, что так будет лучше, поэтому, когда заметила кольцо на твоём пальце, то поняла, что он тебя заберёт. Я посоветовала ему уйти, если он не хочет, чтобы его отец провёл остаток своих дней в тюрьме.
— И ты заставила меня думать, что все эти годы я не была ему нужна!
— Он думал, что хочет тебя, но вы оба были слишком молоды, чтобы понимать, что для вас лучше. Как ты думаешь, смогла бы ты быть счастливой, живя рядом с каким-то жалким рокером?
— Шесть лет, мама. Шесть! — кричу я.
Она, застыв, пристально смотрит на меня.
Без каких-либо эмоций.
— У нас есть дочь, — шепчу я. Мать еле заметно вздрагивает. Заметить практически невозможно. — Дочь, которую мы никогда не увидим.
Когда я это произношу вслух, сердце у меня разрывается.
— Пандора, — говорит она, протягивая руку через стол, как будто хочет до меня дотронуться. Я отскакиваю назад, а она встаёт и начинает меня обходить. — Ты была одна. Ты не смогла бы ничего дать этому ребёнку. А так ты подарила ему наилучший шанс.
— Нет. Её лучший шанс был со мной — со мной и её отцом. Но ты позаботилась о том, чтобы он ушёл, ненавидя за то, что у меня даже не хватило духу сказать ему в лицо, что между нами всё кончено.
Чувствую, как наворачиваются слезы, но не хочу плакать. Только не перед ней. Я не позволю матери забрать мои слёзы вместе со всем остальным.
Поэтому стискиваю зубы и сдерживаю бурные грозящие вырваться наружу эмоции. Но даже несмотря на то, что я не позволяю себе выплеснуть свои чувства, я цепляюсь за гнев — за моего так хорошо знакомого старого друга.
— За что ты меня ненавидишь? Зачем забрала единственную любовь, которая у меня когда-либо была? Почему, мама?
Она на мгновение хмурится.
— Ты думаешь, я тебя не люблю, потому что
