смотрела, как ты поёшь.
— Возможно, потому что раньше у меня не было того, что я хотел бы дать тебе послушать, — признаюсь я, чмокая её сначала в лоб, а затем в ухо. — Если ты всё-таки решишь прийти, дай знать Лайонелу. Он проводит тебя на твоё место.
— Не уверена, что это хорошая идея, — уклоняется она, но крепко сжимает в кулаке моё кольцо. — Думаешь, я появлюсь, ты мне споёшь, и мы будем жить долго и счастливо?
— Это то, к чему я стремлюсь, — мягко улыбаюсь Пандоре, разрываясь между желанием её встряхнуть, умолять и откровенно приказать ей делать то, что я говорю. — Чёрт, Пинк, просто скажи, что придёшь.
— Тогда согласись отпустить меня домой одну. Ты нужен своей группе.
Я колеблюсь. Кажется, она отчаянно хочет немедленно от меня избавиться. У меня нет уверенности, что Пандора придёт. Но если она этого не сделает…
Тогда сам иди за ней, болван.
— Если я соглашусь, ты придёшь? — допытываюсь я, желая добиться от неё хоть какого-то согласия.
— Да, — говорит она, глядя на меня и раскрывая ладонь, как будто думает, что я хочу вернуть кольцо. Я снова обхватываю её руку так, чтобы она сжала его пальцами.
— Оставь его себе. Оно принадлежало первой женщине, которую я полюбил, так что вполне логично, что оно должно остаться у последней.
— Кенна! — вскрикивает Пандора, но прежде чем она успевает придумать тысячу и одно оправдание тому, почему она не может прийти на мой концерт — оправдания тому, почему она до сих пор не может мне открыться, — я выхожу оттуда, надеясь, что это кольцо никогда ко мне не вернётся.
Как это уже было однажды.
20
ЯЩИК ПАНДОРЫ
Пандора
Обычно на этом этапе путешествия — когда я сижу на жёстком пластиковом стуле у выхода, ожидая сигнала о посадке на рейс, — у меня потеют ладони, бешено колотится сердце, а желудок скручивает так, словно меня вот-вот стошнит. Но на этот раз моё внимание сосредоточено на другом, мои глаза полностью сосредоточены на маленьком бриллианте…
Я не могу перестать разглядывать маленький бриллиант на изящных лапках-крапинах, высоко поднятый в воздух и молящий о внимании. Это кольцо бесценно для Маккенны, и я знаю, что ни один бриллиант в мире не значит для него больше, чем этот. Ни один бриллиант в мире не значит для меня больше, чем этот, потому что он принадлежал его матери. А он любил её всем своим существом.
Как и я люблю свою мать.
Мою маму…
Продолжаю думать о ней, вцепившись в подлокотник и крепко держась за него, во время взлёта самолёта.
Даже с клоназепамом адреналин разливается по телу так быстро, что я не могу заснуть. Таблетка позволяет мне ненадолго расслабиться, но на этом — всё. Я слишком взвинчена, мой мозг слишком напряжён, сердце слишком занято… всякой хренью.
У моей матери были идеальные условия для счастливого брака, пока мы не поняли… что это не так. Она хотела для меня самого лучшего. Она была со мной двадцать второго января.
Когда начались схватки.
Когда у меня отошли воды.
Когда я рожала.
И… когда у меня забрали ребёнка оттуда, где я лежала на родильном ложе, и где я больше не была одна.
Неважно, как бы сильно страдала мама при мысли, что я забеременею, но она не смогла бы вынести, если бы я сделала аборт. Она… гуманный человек. Но если она станет держать меня подальше от Маккенны…
— О, это обручальное кольцо? — спрашивает женщина в соседнем кресле. Она выглядит ровесницей моей матери, за исключением того, что она гораздо сердечнее и разговорчивее.
Я улыбаюсь ей и, прежде чем даже осознаю, что делаю, протягиваю руку, как какая-нибудь идиотка, готовая идти к алтарю.
— Это… кольцо-обещание.
О боже, зачем я его взяла? Он не понимал, что делал, когда снова отдал его мне. Он больше не знает, кто я, кем стала после него. Что у нас родилась девочка. Что у нас могла бы быть семья. И всё же я так зациклилась на нём, что снова надела кольцо и с тех пор кручу его на пальце. Рассматриваю, подношу к губам, закрываю глаза и целую, потому что скучала по нему так же, как скучала по Маккенне. По его глазам, его улыбке… по тому, как мы были счастливы.
— Ах, кольцо-обещание, — говорит женщина, вздыхая, когда я возвращаю руку на колени. — Любовь — чудесная вещь, — продолжает она, слегка сжимая мою руку и загадочно улыбаясь.
Я улыбаюсь ей в ответ и больше ничего не говорю. Боже, я просто жутко потрясена. Потрясена, взволнована, полна надежд и напугана так же, как Магнолия, боящаяся монстров в своём шкафу. А я боюсь монстров в своём теле! Мне действительно трудно смириться с этой новой, удивительно пугающей ситуацией, в которой у нас с Маккенной может быть появится ещё одна попытка. Ещё один шанс. Боже, даже слова «у нас» звучат странно! Он ушёл, заставив меня страдать, но теперь он хочет, чтобы я вернулась. И хотя я веду себя так, будто никогда не вернусь — и сомневаюсь, смогу ли когда-нибудь по-настоящему к нему вернуться, — разве в действительности он меня когда-нибудь терял?
Как можно перестать принадлежать кому-то, кто опустошил тебя так, как сделал это он?
Как может твоя первая и единственная любовь пронестись сквозь тебя подобно торнадо и не оставить даже следа?
И теперь нелепо ведёт себя моё тело. Моё сердце, мои лёгкие — даже мой мозг. Чувствую себя так же, как тогда, когда мне было семнадцать и я была готова сбежать с ним. Когда вспоминаю горячий поцелуй, которым он одарил меня всего несколько часов назад, перед тем как я села в самолёт, внутри всё переворачивается.
— Увидимся в Нью-Йорке? — спросил он, снова целуя меня, как будто не мог удержаться.
Я сказала «да», но было ли это правдой?
Или я солгала?
Ты чёртова лгунья, Пандора. Если ты не расскажешь, что ты сделала, что произошло после того, как он ушёл, у тебя не может быть будущего. Ты должна ему всё рассказать. Ты обвиняла Кенну… но теперь-то ты видишь, что это была не его вина… это всё ты…
Боже, я бы хотела, чтобы наши ошибки никогда не увидели белого света. И, подобно маленьким монстрам, всегда оставались в шкафу. Но если я выпущу из шкафа своего монстра, он будет преследовать не только меня, он будет преследовать нас.
♥ ♥ ♥
ПРИЛЕТЕВ В СИЭТЛ, я
