хотя сотовый телефон все еще был диковинкой в Париже. Изабель пренебрежительно относилась ко всем электронным коммуникациям, полагая, что эта причуда пройдет мимо нас; что бумажное письмо никогда не исчезнет, а сама мысль о том, что мы можем носить с собой аппарат, позволяющий круглосуточно быть на связи, повергала ее в ужас. Но уже через год она тоже была в Сети и обзавелась простым черным телефоном-раскладушкой, хотя бы потому, что этого хотела Эмили. А Эмили, взяв два года отпуска, чтобы объехать весь мир на папины деньги и попытаться написать роман о своих приключениях в Непале, Таиланде, Камбодже, Лаосе, Вьетнаме и девяти месяцах работы в качестве джиллару135 на скотоводческой станции в Северном Квинсленде, теперь училась на последнем курсе университета. Несколько лет назад она очень хорошо справилась с БАК, поэтому изучала политологию в Science Po136. Мы наконец-то познакомились – всего через шесть лет после моего переезда в Париж. Изабель организовала нам билеты на выступление знаменитой танцевальной труппы Пины Бауш из Германии в театре Шатле. Меня собирались представить просто как «друга maman». За эти годы я видел много фотографий Эмили.
Но испытал потрясение, когда увидел перед собой двадцатипятилетнюю Изабель – те же огненно-рыжие волосы, пронзительный взгляд и обезоруживающая красота, которая никогда не кричала о себе. Мы договорились встретиться в кафе перед спектаклем, а после театра поужинать. Изабель задерживалась из-за пробок. Эмили внимательно оглядела меня, когда я подошел к ней в café, и сначала обратилась ко мне по-английски. Когда я подтвердил свое свободное владение французским, она уже болтала без умолку – подробно расспрашивала меня, каковы, по моему мнению, шансы республиканцев вернуться в Белый дом в 2000 году, останется Саддам Хусейн кастрированным автократом в Ираке или его территориальные амбиции снова возрастут? Она сказала, что этим летом собирается начать интенсивный курс арабского языка и серьезно думает о будущем на дипломатическом поприще… «Хотя papa137 сказал мне, что, если я захочу заняться международными финансами, он поможет с карьерой. Раз вы „друг“ maman, то должны знать papa».
– Вовсе нет. Мы вращаемся в разных кругах.
Эмили натянуто улыбнулась. И сменила тему. Приехала Изабель. Я наблюдал динамику отношений «дочки-матери» между ними. Изабель выглядела гиперопекающей мамочкой, чрезмерно волновалась из-за того, что Эмили так легко оделась в холодный вечер, спрашивала, починили ли отопление в ее квартире-студии на улице Муфтар.
– Я уверена, месье предпочел бы, чтобы мы не занимались сейчас такими банальностями.
– Месье Сэм тоже родитель, – сказала Изабель. – И, как ты узнаешь, когда сама станешь…
– Я никогда не буду родителем, – решительно заявила Эмили, явно недовольная репликой матери.
– Я тоже когда-то так говорила… когда мои волосы не были такими седыми и я была такой же тростинкой, как ты.
Моя юридическая подготовка – «всегда оценивай любое публичное заявление с точки зрения его скрытого смысла» – помешала мне сказать что-то по-супружески утешительное вроде: «Ты до сих пор тростинка…», хотя это неправда. Как и я, Изабель стала полнее. Не толстой, но и не «тростинка». Волосы поседели. Четче обозначились морщины. Она по-прежнему выкуривала по две сигареты в час. В постели она дразнила меня из-за появившегося у меня «животика», хотя я кое-как пытался поддерживать сердечно-сосудистую систему и спортивную форму утренними тренировками пять дней в неделю. Изабель высмеивала мой новый режим фитнеса.
– Снова вылезает твоя американская натура: вера в то, что вы можете сдержать la forza del destino. Натиск времени.
– Разве ты еще не поняла, – сказал я, проводя указательным пальцем по ее спине, поднимаясь вверх от поясницы, в то время как мои губы ласкали ее загривок, – что мы, американцы, обожаем иллюзию контроля, веру в то, что «можем победить даже смерть».
– Это один из самых утомительных аспектов вашей культуры: вы думаете, что вам многое подвластно.
– И во мне это сидит?
– Разве только тень. В остальном Франция развратила тебя.
Я запустил руки в ее вечно пышные волосы, покусывая кожу головы, на что она всегда реагировала с особенным удовольствием.
– Ты развратила меня.
– Я тоже когда-то так говорила… когда мои волосы не были такими седыми и я была такой же тростинкой, как ты.
Заметила ли Эмили, как я на мгновение закатил глаза, когда Изабель произнесла эти слова, тем самым недвусмысленно показывая, что не впервые слышу стенания о расплывшейся фигуре и серебристых прядях в некогда огненно-рыжих волосах, и чертовски очевидно, что я был «другом» со знанием самых интимных сторон ее матери. К чести Эмили, она ничего не сказала, а Изабель, увидев мой забавный жест после ее комментария, вероятно, почувствовала, что пресловутое шило вырвалось из пресловутого мешка. Я сменил тему, развивая мысль о том, что Ширак может проявить себя как гораздо более опытный мастер французского центризма и стабильности, чем предполагалось ранее. Эмили тут же атаковала мою точку зрения:
– Никогда не знала, что моя мать встречается с американским консерватором.
– Я признаю американскую часть этой фразы, но не консервативную.
После этого у нас состоялся умный, острый политический дискурс – ни в коем случае не сердитый или сильно доктринальный, но тем не менее напористый и компетентный. Я был впечатлен. Много часов спустя, после суперсовременных танцев и довольно классического ужина, усаживая Изабель и ее дочь в такси, я поцеловал Эмили, как положено, в обе щеки. И она успела шепнуть мне:
– Я одобряю ее выбор.
Когда я рассказал об этом ее матери два дня спустя, в постели, настала очередь Изабель закатить глаза:
– Года три или четыре года назад она догадалась, что и у меня, и у Шарля есть свои тайные увлечения на стороне. Сейчас она в том возрасте, когда начинает понимать: интимная жизнь всегда сложна, если не сказать больше.
Я продлил свое пребывание в парижском офисе без особых возражений со стороны моих коллег-партнеров. И продолжал наращивать прибыльность нашего единственного европейского форпоста. Я не вел расточительную политику, хотя и настоял на разумном повышении заработной платы для наших девяти сотрудников раз в два года. Каждый декабрь мои успехи и благоразумие руководителя вознаграждались солидным бонусом, который пополнял мой банковский счет в Нью-Йорке. Во время моего очередного ежемесячного визита в город мой банкир позвонил мне и спросил, что я планирую делать со всеми накопленными средствами.
– Купить дом для себя и Итана, чтобы жить там, когда наступит тот момент.
Да, я всегда замышлял его побег от матери, хотя и старался быть максимально деликатным в разговорах с Итаном о Ребекке. Но он уже приближался к
