этот ключевой момент войны, когда Зеленский сказал: «Мне нужны боеприпасы, а не такси» (второй самой известной фразой войны стал ответ украинских пограничников: «Русский военный корабль, иди на хуй!»), — решилась ее судьба и судьба мира, потому что системный политик на месте Зеленского мог прикинуть свои шансы и уехать. Сопротивление Украины от этого не стало бы менее отчаянным, но отчаяния в нем бы прибавилось. Зеленский выбрал не компромисс и не бегство. Зеленский выбрал военное противостояние, позицию Давида против Голиафа, и вряд ли даже сам понимал в то время, сколь масштабный выбор совершает.
Кстати, чисто психологически объяснить этот выбор нетрудно — именно потому, что Зеленский в этот день ни секунды не был один: с ним все время были люди, зависевшие от него, в диапазоне от помощников до охраны, от депутатов до министров. Вся предыдущая жизнь Зеленского была командной игрой, он был душой класса, капитаном команды, мотором и менеджером «Квартала», продюсером фильмов, он собирал команду и на президентском посту — а ведьмы уже цитировали «квартальцев»: в «Квартал» трудно войти, но еще трудней выйти. Это коллектив спаянный, цельный и надежный. Зеленский не мог уехать от своей команды. Для него нормально и естественно было отправить на запад страны жену и детей (которые вернулись сразу после отхода русских войск от Киева), но сам он публично проявить слабость не мог — актер жив, пока на него смотрят. Разумеется, это было поведение не актерское, а уже в чистом виде героическое, но актеру проще стать героем — он может его сыграть.
И он произнес главную фразу этой войны: «The fight is here; I need ammunition, not a ride».
Сказал ли он ее лично Байдену или высокопоставленному офицеру американской разведки, предлагавшему немедленную эвакуацию, — никто из американских журналистов подтвердить не мог, но первым ее растиражировало украинское посольство в Британии, а за ним e New York Times написала, что эта фраза Зеленского войдет в историю Украины вне зависимости от того, уцелеет она в этой войне или нет.
Наверняка найдутся люди, которые скажут, что Зеленский этого не говорил, потому что никто, кроме Байдена, не слышал. Наверняка предположат, что все это выдумали пиарщики или украинские дипломаты в Лондоне. Но что он говорил — не так уж важно: словесное оформление победы придет, была бы победа. Важно, что он ни на секунду не покинул Киева. Двадцать пятого февраля он выложил ночную съемку с Банковой: «Лидер фракции тут, премьер тут, глава офиса тут, Подоляк тут, президент тут. Гражданское общество тут, мы все защищаем Украину. Слава нашим защитникам и защитницам! Слава Украине!». Этот ролик надо пересматривать в минуты упадка духа: какие у них всех там лица, какой кураж! И ведь это, понимаете, еще время полной неопределенности, Киев берут в клещи, по городу шныряют ДРГ врага — а они тут стоят в центре Киева. Ну ведь первая мысль всякого нормального человека будет: если они смогли, то и я могу?! В мировой истории последнего десятилетия я не знаю ничего более мотивирующего, чем этот кустарный ролик из ночного Киева, снятый на телефон пресс-секретарем Зеленского Сергеем Никифоровым.
— С Путиным вы пытались поговорить?
— Мне все время отвечали, что он не готов. Я использовал любых посредников, пытался назначить разговор через всех международных партнеров — не готов. А теперь уже я не готов с ним говорить.
Когда Зеленский вспоминал те дни в августе, в интервью Washington Post он говорил: «В эти первые дни день начинался в 5 утра и заканчивался глубокой ночью. Спали пару часов в одежде, потому что, честно говоря, надо было всегда быть наготове. Не потому, что это что-то героическое — это было психологическое состояние. Вы просто не можете позволить себе расслабиться. А когда вы не расслабляетесь, ваш мозг работает и может быстро принимать решения. Вот военные, вот гражданские, вот территориальная оборона, а еще нужно планировать то и это... Это был постоянный поток проблем и решений — бам, бам, бам. Вдруг атомную электростанцию захватили, вдруг стреляют, надо срочно это выпустить в эфир. Мы сделали все, в том числе и информационную политику. Это называется кризис-менеджмент.
Его спрашивают: когда вы поняли, что им не удастся взять Киев?
— Сразу. Я это просто знал. Это было логично. Если мы сплотимся и объединимся, если люди поверят мне как президенту, если военные объединятся с народом, то логично, что они не смогут взять многомиллионный город. У них не хватит сил, они не смогут его взять. Потому что, если один миллион человек выйдет с коктейлем Молотова в руках, это уже не остановить. Я понял, что такой город, как Киев, просто взять невозможно. Как? Это очень трудно, очень трудно, если они придут в центр города. Все понимают, что как только они выйдут в середину, выйдут в центр города на Майдан и начнут войну в правительственном квартале — с этого момента мы их сожжем. Потому что бой внутри города — это очень сложно. Так что у них был шанс либо нас расстрелять, как это сделали в Мариуполе, где они просто все уничтожили, либо прийти в город — но сил для этого потребуются тонны. Или они могут избавиться от меня.
Россия в это время наступала на Киев с двух сторон. Потом Владимир Путин будет говорить о том, что его попросили отвести войска от Киева для обеспечения переговоров, в качестве жеста доброй воли. Кто мог об этом попросить и кого послушался бы в этой ситуации президент России — загадка. Наступление на Киев захлебнулось, и это было первым успехом ВСУ: после этого Запад поверил, что Украине удастся успешно противостоять захватчикам.
Предполагалось войти в Киев через три дня после начала войны. Его прикрывала только 72-я бригада (большая часть украинских войск была занята на Донбассе). Двадцать четвертого февраля 2022 года высадился десант на Гостомельском аэродроме. Одновременно из Беларуси предполагалось войти через Чернобыль, но председатель украинской погранслужбы Сергей Дайнеко отдал приказ взорвать все мосты на границе. Российский военный эксперт Литовкин высокомерно объяснял это так: «Чтобы туда не побежало население».
BBC опубликовало подробную хронику этого наступления на Киев: «По данным генштаба, наступление на Киев через Чернобыльскую зону утром 24 февраля начали девять батальонных тактических групп (БТГ) российской армии. Еще 10 БТГ оставались в резерве в Гомельской области у белорусско-украинской границы» (одна БТГ — от 600 до 800 бойцов, однако накануне вторжения группы были усилены до 1000).
