стены и молилась портрету моей умершей матери, умоляя пощадить ее.
Наверное, последней каплей был мой последний визит, когда я явилась к убийце, держа на руках нечто, завернутое в детское одеяльце.
Разумеется, никакого ребенка там не было, просто кукла, но на Жанну это произвело неизгладимое впечатление.
Она упала передо мной на колени и поползла, цепляясь за подол моего платья.
— Ленорочка, подруженька любимая моя, пощади! Вспомни наши радостные деньки в академии, вспомни ночные разговоры и то, как крепко мы дружили! После твоей смерти я поддержала твоего мужа, позаботилась о нем, стала ему хорошей женой! Не забирай меня на Дорогу Сна, умоляю! Сжалься!
Хоть я и изображала безмолвное суровое приведение, у меня просто дар речи пропал от такой наглости.
Она убила мою мать, отняла у меня собственную сущность и отца, отняла мой мир, а теперь просила сжалиться?!
Тут уже даже я не выдержала.
— Разумеется, я не заберу тебя на Дорогу Сна, подруга моя Жанна, — мертвенным голосом проговорила я.
— О, правда? Какая же ты великодушная и добрая, Ленорочка! — запричитала гадина. — Я всегда знала, что нет души добрее, чем ты, моя любимая подруженька.
Любимая подруженька?!
— Я не заберу тебя на Дорогу Сна, Жанна, — повторила я. — Я заберу тебя прямиком в ад, где ты будешь вечность вариться в своем персоональном котле. И знаешь, что будет лежать рядом с этим котлом, находясь в постоянном поле твоей видимости?
— Что? — помертвев, прошептала Жанна.
— Одеяльце, в которое ты завернула мою дочь, прежде, чем отдать ее ведьме.
Как же она завизжала! Орала, как резаная.
Но этот полный ужаса и отчаянья крик убийцы моей матери звучал в моих ушах, как музыка.
ГЛАВА 69
Не менее продуктивно обстояли дела с моими сестрицей и «братцем».
После вечеринки, на которой якобы случайно была раскрыта его «маленькая» тайна, Дориан поначалу принял решение не обращать на слухи внимания.
Приемный братец избрал весьма правильную тактику поведения, если бы не одно но…
Чтобы ей следовать нужен был характер и сила воли.
Это меня бесконечные насмешки не сломили, а, наоборот, придали силы и злости для претворения моего плана.
А вот Дориан от бесконечно роящихся в его голове мыслей, как и Жанна, начал потихоньку сходить с ума.
Ему постоянно казалось, что хихикающие за его спиной девчонки хихикают именно над ним, обсуждая его крошечное достоинство.
Даже если на самом деле это было и не так.
Любую фразу или жест «братец» тут же относил на свой счет. Кажется, он действительно зациклился на своей проблеме, отдалился от дружков, стал угрюмым, неразговорчивым и замкнутым. Даже любимые интеллектуальные искусства Дориана уже не радовали.
Еще бы, ведь они были просто прикрытием.
Куратор группы Галахер пытался поговорить с ним, но, кажется, не особо в этом преуспел.
Вместе с этим я, да и другие стали отмечать, что Дориан стал волосеть. Он, конечно, был йети и всегда отличался повышенным волосяным покровом, но теперь волосы колосились на его лице даже, когда он был не в воплощении. Проглядывали и на руках, и на ногах.
Вот тогда и произошел тот случай в столовке, когда на обед подали тушеное рагу из стручков молодого гороха. Курсанты над обедом похихикивали. Но исключительно потому, что горох превратился в жидкое малоприятное зелено-бурдовое нечто.
Однако Дориану показалось, что веселые ребята провели параллели и смеются исключительно над ним.
И тут повариха, необъятных размеров тетка Карита, которую оголодавшие курсанты достали своим недовольством консистенцией обеда, как заорет на всю столовую:
— Ну, маленький у него стручок, маленький да слабый! Я-то что поделать могу?
Столовка просто легла от смеха.
Очевидно, что Карита имела ввиду исключительно горох, а не что-либо другое.
Однако для Дориана это стало последней каплей, и он принял решение уйти в академический отпуск.
Бессрочный.
Зато, в отличие от своего угрюмого братца Антония теперь цвела и пахла, купаясь в лучах взаимной любви с Поклеваном Дунбаром.
Соседки по комнате переглядывались и крутили пальцем у виска, но приемная сестрица, мечтательно вздыхая, так красочно рассказывала о своих проснувшихся чувствах, и никто не усомнился, что дело тут нечисто.
Еще бы, мои демонокотики сварили приворотное зелье высочайшего класса. Через годок-другой Антонию, конечно, отпустит, но, думаю, к этому времени она будет уже прочно связана узами брака с Поклеваном. Забавно будет в этот момент посмотреть на ее лицо.
А пока Тони делилась красочными подробностями их со Слизнем интимной жизни — ее восхищало в нем буквально все. Многие курсантки не выдерживали и покидали казарму, другие потом пропускали прием пищи.
Но я всегда слушала Антонию с удовольствием, а порой даже задавала наводящие вопросы, что среди других прибавило мне дополнительных балов в виде примера необыкновенной стойкости и ангельской доброты.
Говорят, с кем поведешься, от того и наберешься — сошедшись со Слизнем, Антония в какой-то степени переняла его неопрятность, достаточно редко теперь мылась, а зубы, как и он, чистила теперь через раз.
Но какое это имело значение пред ликом истинной любви?
Необыкновенно обеспокоенная произошедшими в детках переменами, в академию приезжала сама виконтесса Кастро.
Очень долго и с рыданиями она увещевала то сыночку-корзиночку, то свою лапочку-дочку, однако ничего поделать не могла.
Дориан твердо решил бросить академию и уехать в какую-то глушь похлеще самих Замшелых Долин, а Антония — выйти замуж за Поклевана Дунбаром.
Виконтесса Кастро рвала и метала, пыталась обращаться ко всем — от ректора до целителей, но все было тщетно.
Хотя вообще-то Лианс насторожился такой резкой смене поведения деток Кастро, которое произошло именно после моей вечеринки и поделился со мной этими сомнениями.
Но он, слава богу, заподозрил в этом влияние Карлика, а не меня.
Приложив кое-какие усилия, мне удалось перевести его мысли совсем на другой лад и отвести внимание от этой истории.
Ведь мне он теперь доверял безоговорочно.
А зря.
Впрочем, совсем скоро моей приемной матушки должно было стать уже совсем не до чего, даже не до собственных деток.
Ведь я наконец-то получила письмо от Хэски — ей удалось разузнать то, о чем я просила.
Та ненароком брошенная виконтессой Кастро мужу фраза звучала так: «Своей страстью ты ставишь под удар всю нашу семью!». Именно за нее я зацепилась и попросила служанку выяснить, про какую страсть приемная мать говорила.
Сначала я подумала, что это любовница, но нет…
На самом деле тайной страстью виконта были… карты.
Оказывается, он был завсегдатаем игорного дома и зачастую оставлял там весьма крупные суммы, что
