лодочная станция наверняка есть, нам солярки еще хотя бы литров двести…
— Да где его искать, этот автовокзал, — тут же отозвался папа, — темень какая, хоть глаз выколи, и карты города у нас нет. Что там у тебя в навигаторе, Андрюха?
— Ничего у меня в навигаторе, — мрачно сказал Андрей, — карта неполная, у меня тут просто точка на трассе, никаких улиц, ничего. Не найдем мы.
— Хорошо, — сказал Сережа настойчиво, — давайте заночуем, а утром, засветло, найдем и автовокзал этот, и станцию — ну должно было остаться хоть что-нибудь!
— Времени сколько потеряем, — с сомнением сказал папа, — еще четырех нет, мы сегодня за день километров девяносто проехали от силы, с ночевкой и поисками завтрашними потеряем еще целые сутки. Мы и так еле ползем, достаточно одного приличного снегопада, и мы завязнем безнадежно. — Сказав это, он умолк, ожидая возражений, но Сережа по какой-то причине не торопился спорить с ним; наверное, потому, что мысль о том, что придется заночевать в этом пустом городе-призраке, и ему почему-то казалась неприятной — после длинной вынужденной задержки под Череповцом останавливаться на ночлег где-нибудь еще было страшно, словно, стоило нам остановиться, мы немедленно навлекли бы на себя какие-нибудь новые, неизвестные еще опасности и единственным способом избежать их было постоянное, непрерывное движение вперед.
— Погодите! — сказал вдруг Андрей. — У меня тут на выезде из города отмечена заправка. Если где-то еще и осталось топливо, это там.
Теперь мы пересекали город в узкой его части, зажатой с двух сторон между двумя озерами, и потому буквально через несколько минут он кончился — уже совсем стемнело, и мы, несомненно, проехали бы мимо красно-белой прямоугольной крыши, которую скрывала темнота и вездесущий снег, плотно залепивший почти все вертикальные поверхности, если бы не искали ее. Остановившись, мы вышли на мороз; когда Мишка распахнул заднюю дверь, пес выскользнул первым и желтой молнией понесся куда-то в сторону деревьев, за пределы яркого пятна света, отбрасываемого фарами наших машин, и растворился в темноте.
— Ну зачем, зачем ты его выпустил, — сказала я беспомощно, — теперь он не вернется!
— Да куда он денется, — улыбнулся Сережа, — пойдем лучше, посмотрим, что у них осталось.
— Так электричества же нет, — неуверенно сказал Мишка, выпрыгнувший на снег вслед за псом, — пистолеты, наверное, не работают?
— Тут где-то должен быть резервуар, — сказал папа, приближаясь, — ищите люки на земле, они обычно снаружи, ближе к дороге. Их могло снегом завалить, так что смотрите внимательнее.
Вначале мне показалось, что под всем этим снегом, в темноте мы не найдем никаких резервуаров, но буквально через мгновение Мишка торжествующе крикнул:
— Нашел! — и потом, после короткой паузы, сказал уже тише: — Только они какие-то странные.
Там, где он стоял, на снегу темнели три одинаковых серых крышки — две из них были откинуты, обнажая широкие прямоугольные проемы, и, заглянув в один из них, я увидела два круглых металлических колодца — маленький, густо ощетинившийся торчащими из него трубками, и второй, пошире, едва прихлопнутый круглым стальным люком.
— Отойди-ка, — быстро подходя, сказал папа Мишке и, с трудом опустившись на колени, поднял люк и принялся светить в него фонариком, — ничего не видно, темно, как у слона в заднице. Придется спускаться.
— То есть как — спускаться? — переспросила я. — Внутрь?
— Тут есть лестница, — папин голос гулко отражался от металлических стенок, — это обычная цистерна, Аня, просто закопанная в землю, и туда можно спуститься.
— Давайте я! — сказал Мишка умоляюще. — Я быстро, я пролезу, только дайте мне фонарик.
— Нет, — сказала я с ужасом, — даже не вздумай, я тебе не разрешаю, ты слышишь меня?
Не обращая на меня никакого внимания, папа выпрямился — в спине у него тут же что-то оглушительно хрустнуло — и, сморщившись от боли, протянул Мишке фонарик:
— Давай, Михаил, — и пока Мишка, скинув куртку и зажав фонарик в зубах, запихивался в люк, а я стояла рядом и думала — меня никто не слушает, даже он, мой маленький сын, больше не слушает меня, папа наставлял его:
— Спускайся медленно, внимательно смотри вниз, если там осталось топливо, ты должен его увидеть, понял? — и когда Мишкина голова совсем скрылась где-то внизу, в недрах ужасной цистерны, прокричал туда, прямо в люк:
— И не вздумай даже легонько задеть фонариком стенку — одна искра, и все взлетит на воздух! — А потом, обернувшись ко мне, окаменевшей от страха, сказал успокаивающе:
— Не волнуйся ты так, Аня, мальчишка тонкий, гибкий, все будет хорошо — он же не курит у тебя, нет? — и засмеялся, только, видимо, что-то такое было у меня во взгляде, отчего смех его захлебнулся в самом начале, и тогда он закашлялся — громко и хрипло. Замолчи, думала я бессильно, замолчи, я хочу слышать, что там происходит, в этой цистерне, я хочу слышать каждый его шаг по этой отвесной ненадежной лестнице.
— Ну, что там? — Сзади подошел Сережа, в каждой руке у него было по пустой канистре.
— Вряд ли там что-то осталось, — сказал папа, перестав кашлять; лицо у него теперь было совершенно серьезное, — тут все было открыто — похоже, кто-то побывал здесь до нас.
— Так зачем же вы его туда послали? — сказала я и шагнула к люку, чтобы крикнуть Мишке — возвращайся, вылезай немедленно, но тут из люка послышался его искаженный эхом голос:
— Нет ничего! Просто дно мокрое! — и через секунду на поверхности появилась его взлохмаченная голова.
Под второй крышкой тоже было пусто — это выяснилось в следующие несколько минут; оставалась третья, закрытая на замок, сбивать который обычным образом было бы слишком опасно. Немного повозившись, мужчины все-таки нашли способ открыть и ее — туго обернув тряпкой длинный пожарный багор, который Андрей нашел где-то тут же, на заправке, замок после длительной возни удалось сломать — но все эти усилия оказались напрасны: вероятно, последнюю цистерну не стали вскрывать только потому, что она опустела еще до того, как отключили электричество, вместе с которым умерли и насосы, качающие топливо наверх.
Разочарованные, мы стояли вокруг развороченных люков — Мишка, от которого резко и неприятно разило теперь бензином, расстроенно протянул:
— Выходит,
