Совсем плоха стала, но не запамятовала ни зиму ту, ни генерала в папахе, ни того, какие слова сказал он людям. Не забыла даже и о той малой веточке, которую он тогда с земли подобрал.
— Вот тут это, значит, и было. Во-от тут! — скажет она вам и постучит суковатым костыликом в корни могучего дерева.
Вы для приличия вслух удивитесь старухиной памяти, а про себя подумаете: «Ну разве все возможно упомнить? И где стоял, и что молвил, и как за отшибленной веткой нагнулся. Конечно, все давно перепутала бабка».
А та, словно угадав ход ваших мыслей, всплеснет руками:
— Не веришь?
— Нет, почему же…
— Не веришь, не веришь, по глазам вижу. А у нас тут всяк знает. И пихточку народ по нему окрестил.
— Как по нему? — уже не скрывая своих сомнений, спросите вы.
В разговор постепенно вступят ребята, незаметно окружившие вас и старуху:
— Все точно.
— Пихта генерала.
— Самого Доватора! — услышите вы со всех сторон.
И вот понемногу, слово за словом восстановится вся в общем-то несложная, но в то же время удивительная история пихты.
…Ускакали конники Доватора из Лихова. С каждым днем все реже и реже стали доноситься сюда раскаты орудийной стрельбы. Через неделю в селе было уже совсем тихо. Старики и бабы сперва робко, с оглядкой, потом все смелее начали выходить из землянок. Надолго ли? Этого, конечно, никто не знал. Только старуха, поговорившая в то утро с Доватором, убежденно сказала:
— Надолго.
Спорить с ней односельчане не стали. А скоро и сами увидели — все дальше и дальше уходил от Лихова фронт.
— Надолго! — совсем повеселела старая. А вместе с нею повеселело и все вокруг. Снова послышался детский смех. Блеснула на зорьке первым застекленным окном первая подлатанная хатка.
Даже обезглавленная пихта и та зашевелилась. Подумала, подумала и под весенним солнцем выбросила светлые перышки побегов. А потом, день за днем, неделя за неделей, с деревом стало твориться и совсем небывалое: верхние наклоненные к земле ветви начали постепенно распрямляться, сделались сперва горизонтальными, затем, медленно изгибаясь возле ствола, круто повернули вверх, будто стремясь заполнить собою ту пустоту, которая образовалась в небе после того, как рухнула на землю вершина.
Через несколько весен пихту невозможно было узнать: пятерка верхних ветвей, точно как по отвесу, устремилась в зенит. И вот вместо одной вершины стало у дерева целых пять — гордых, отточенных, одна другой краше и выше!
Теперь пихтой любуются многие люди. Когда подъезжаешь к Лихову, она уже верст за десять начинает над лесом показываться. Тот, кто раньше видел ее, никак не налюбуется, тот, кто встречает впервые, принимает издали за пять самостоятельных деревьев.
— А что это за чудо природы у вас? — изумленно спрашивает новый в этих краях человек.
— Пихта генерала Доватора! — отвечает какой-нибудь шустрый веснушчатый «старожил» лет семи или восьми.
И снова, в который раз уже, начинается неторопливый, гордый, со всеми подробностями рассказ о том, как Доватор был в Лихове, как землянки в одну ночь выстроил, как с людьми говорил.
Мальчишка рассказывает, и, кажется, внимательно слушает его даже само воскресшее дерево, притихшее в этот торжественный миг.
Кончился рассказ, и снова пять вершин, пять зелено-голубых сабель, вскинутых в выгнутое ветрами небо, со свистом рассекают воздух над землей подмосковного села Лихово.
СНЕЖНЫЕ ГОРЫ
И откуда она взялась тут такая? Каждое утро по Чкварели с лыжами на плечах вышагивает к Снежным горам!
Старики все глаза проглядели, понять не могут, что такое творится.
— Наши деревенские кровь проливают, а эта красотка…
Было и впрямь непонятно. Ни свет ни заря, еще и старики-то не все поднялись, девчонка — совсем молодая, в малиновом лыжном костюме, ладно, ой как ладно сидевшем на ней, — чеканила шаг по козьей тропке.
— Нашла время для лыжных прогулок! — все больше и больше сердились старики. — Спросить бы ее: не стыдно людям в глаза смотреть?
Но разве спросишь — в Чкварели с незнакомыми говорить не принято. Вот и косятся старые вслед уходящей девчонке. А Снежные горы покрыты снегом, как им и подобает даже в июльскую пору.
До войны со всей земли тянулись сюда спортсмены. Тогда от малиновых, синих, желтых костюмов рябило в глазах. Но то было мирное время, а нынче… Нет, это просто неслыханно!
— Заур, а Заур! Ты самый старший из нас. Что все это значит, по-твоему?
— Ума не приложу.
— На твоем веку случалось такое?
— Всяко бывает на длинном веку.
— А такое?
— Такого еще не было.
— Луарсаб, а Луарсаб, ты самый догадливый из нас. Куда и зачем ее все-таки носит?
— Я вижу перед собой те же горы, что и вы.
— Сколько верст до них, ты не забыл еще?
— Верст десять, не меньше.
— Ты сам-то бывал там?
— С отцом, когда под обвалом погибли овцы.
— Давно ли?
— Лет пятьдесят уж, пожалуй. С лишком даже.
— Но с тех пор там овец вообще не пасут, ты же знаешь.
— Не пасут.
— Так значит?
— Значит, спросите Отара. Он самый мудрый из нас.
— Отар, объясни, пожалуйста, что происходит в Чкварели?
— В Чкварели и на всем белом свете война.
— Вот именно, война. Немец уже у ворот Кавказа! Ты сколько войн перевидел?
— Я, как Луарсаб, половину всего помню только.
— Ну, было в той половине такое?
— Во время войны все бывает. Чего только не бывает во время войны, — уклонился от прямого ответа старик.
Отар был не только самым мудрым — он был еще и самым зорким в селении. Кто-кто, а он-то отлично видел, и уже не один раз, как поздним вечером возвращалась девчонка в Чкварели.
Лыжи по-прежнему на плечах. Но как несла их, как несла! Казалось, сделаны они из тяжелейшего в мире гранита. Костюм из малинового становился бог знает каким и уже не сидел, а висел на опущенных узких плечах девчонки. Сама она, изнемогая от усталости, едва передвигала ноги. Вот-вот сорвется со скользкой козьей тропы.
Но утром все повторялось сызнова. Мимо широко распахнутых от удивления окон Чкварели снова с легкими лыжами на плечах шагала к Снежным горам вчерашняя мученица. Камешки похрустывали под коваными ее каблуками. Этот звук сливался со звуком песенки, слов которой разобрать было нельзя, но по всему чувствовалось — песенка молодая, как сама певунья.
Соседский мальчишка Сосо под большим секретом сообщил как-то Отару, куда держит путь девчонка с лыжами, и старик никому не сказал об этом. Мало ли что бывает на войне!
Потом девчонка исчезла. День ее нет, второй не появляется,
