она идет за Майклом. Сначала голос брата не достигает моего слуха, потом он сам берет трубку.
– Кара…
– Отца больше нет, – говорю я.
Я прибегла к эвфемизму и боюсь, что он меня не понял, что придется выразиться яснее. Но он задает вопрос, из которого ясно, что он все понял:
– Когда?
– Только что. Он спал, и…
– Какова причина?
– Пневмония.
– Ты в порядке?
Я киваю, зная, что он поймет, даже меня не видя.
– Тебе нужно, чтобы я что-нибудь сделал? – спрашивает он.
– Не знаю. Со мной миссис Пи. Она знает, как поступать.
– Хорошо. Можем поговорить попозже, когда ты будешь знать, что и как. Я приеду на похороны. Может быть, я понадоблюсь тебе раньше?
Понадобится ли он мне? Обязательно! Мне нужно, чтобы он шептал мне, что все будет хорошо, как когда-то в детстве, чтобы обнимал и смешил, пока у меня не высохнут слезы. Нужно, чтобы он напоминал мне, что мы с ним – единственные в мире, кто имеет значение, а до всех остальных нам нет дела. Хотя это больше не так. У него есть Мэриэнн и дочери, а я – одна-одинешенька в бескрайнем мире.
– Нет, – говорю я ему, – я справлюсь. Позвоню тебе позже. Мне очень грустно, Майкл, – не могу не признаться я.
– Не нужно, Кара, – тихо советует он. – Поговорим позже.
Он кладет трубку, и я опять остаюсь одна.
46
Наверное, стрелки на больших белых часах в кухне исправно отсчитывают время, но я его хода не замечаю. Заварив чай, я ставлю его остывать на кухонном столе перед собой. Наверное, это шок, а потом оцепенение, вот только не пойму, какие именно события – причина шока. Миссис Пи звонит в разные места, спокойно и умело решает все практические вопросы, заняться которыми должна была бы я сама, если бы могла. К нам в дом приходят люди, и в какой-то момент тело отца уносят. Я ничего не делаю, просто сижу и никак не могу увязать горе от ухода моего второго родителя со своим гневом на него из-за того, что он лишил меня первого. Слишком тяжело разбираться, какая боль сильнее, поэтому я и не разбираюсь, а просто медленно дышу. Вдох-выдох.
Что-то поклевав (наверное, это был обед, хотя какая разница?), я слышу звонок в дверь, но остаюсь сидеть. Миссис Пи идет открывать. В прихожей шепчутся, потом в двери возникает загорелое лицо Бет.
– Кара, солнышко, я мчалась изо всех сил…
Что ж, появление Бет – совершенно естественное событие; но тут до меня доходит, что я ничего ей не говорила. Ни ей, ни кому-либо вообще, кроме Майкла.
– Но как?.. – мычу я.
– Мне позвонила миссис Пи, – объясняет она. – Мне так жаль, Ка!
Бет, которая держала меня за изуродованную руку, когда надо мной издевались одноклассницы, в мельчайших подробностях обсуждала со мной нашу первую в жизни вечеринку, всегда была рядом со мной, что бы ни случилось, теперь обнимает меня за шею и не отпускает. Из-за этого слезы, застрявшие комом где-то в горле, подступают к глазам, я чувствую, как все мое лицо сморщивается. Раздается первый всхлип – предвестник бурных рыданий.
Она садится рядом со мной, обнимает за плечи, позволяет мне к ней приникнуть. От нее пахнет свежестью, как от стираного белья, сохнущего по весне на веревке. Она крепко меня сжимает – мать, сестра и лучшая подруга в одном лице.
– Ну, ну же… – бормочет она, гладя меня по спине. – Не сдерживайся.
И я даю себе волю.
Позже, с болью в груди, с зудящими сухими глазами, уже пролившими весь запас слез, я пью вместе с Бет чай – она заварила его и отвела меня в гостиную, чтобы сменить обстановку.
– Ну, рассказывай про свадебное путешествие, – приказываю я.
Бет криво улыбается, ей стыдно вспоминать про удовольствия перед лицом моего горя.
– Было чудесно, – начинает она тихо. – К отелю не придраться, пляж отменный. Если честно, я была бы не против перебраться на тропический пляж. Вообрази край, где не приходится думать о погоде, потому что каждый день гарантированы тепло и солнце!
– Это может наскучить, – говорю я. – Бескрайняя синева? Держу пари, ты бы затосковала по свинцовому небу еще до того, как кончился бы запас чистых трусиков! Согласись, что может быть хуже плоского горизонта…
– Да, я быстро заскучала бы по нашим болотам, – соглашается она, и мы обе затихаем, думая об ущербности беззаботной жизни.
Мне следовало бы рассказать ей о Симеоне, но что-то не дает. Мешает отчасти неспособность радоваться, отчасти неуверенность в том, что у нас с ним происходит. Я еще не связывалась с ним после возвращения, было не до того. Но главная причина в другом. В самолете я решила, что не хочу с ним расставаться, но боюсь, как бы он сам не передумал. Пока мы не разговариваем, я могу убеждать себя, что все хорошо. Мне стыдно, но я держу свои новости при себе.
И вдруг Бет ни с того ни с сего говорит:
– Не уверена, что хочу продавать коттедж.
Это звучит совершенно неожиданно. Мысли о Симеоне улетучиваются из моей головы. Наверное, я не смогла скрыть свое недоумение, потому что Бет продолжает:
– Грег говорит, что раз мы поженились, то мне следует продать коттедж и вложить деньги в будущее, но я не уверена, что этого хочу.
– Коттедж твой, – напоминаю я ей. – Разве ты не вправе поступать с ним по собственному усмотрению?
– Казалось бы, да…
Это сказано удрученным тоном.
– В чем дело? – настораживаюсь я. – Неприятности в раю?
– Нет… – выдыхает она через силу. Я наклоняю голову, приподнимаю брови и жду. – Просто…
Лучше ее не торопить, пускай соберется с мыслями.
– Понимаешь, он бывает таким властным…
«Как ты раньше этого не замечала?» – хочется мне спросить, но я прикусываю язык. Раньше Бет почти не критиковала Грега, тем более странно услышать такое сейчас, меньше чем через месяц после их свадьбы. Я сочувственно киваю.
– Не пойми меня превратно, – продолжает она. – По большей части все чудесно. Он берет все на себя, мне ни о чем не приходится заботиться, он такие чудеса вокруг меня творит, просто диву даешься! От него исходит сила, прямо аура какая-то…
Я бы назвала это по-другому, но молчу, чтобы дать ей высказаться.
– Но коттедж-то мой! Я из сил выбивалась, чтобы скопить на первый взнос и на залог, ты же знаешь!
– Еще бы не знать! – поддакиваю я.
– Для него это мелочь, с его-то зарплатой, а для меня это
