Отряд прибыл на место выбранной стоянки. Сотник Куринов доложил Павловскому о передвижениях на основной дороге, отметив, что к Демянску никаких вооружённых групп не проследовало. Есаул Тимофеев выставил боевое охранение, лошадей стреножили и пустили пастись в нижнем овраге. По приказу Павловского там же, в овраге, развели небольшие костры, сварили кулеш из пшёнки с салом. Через час костры залили водой.
8
— Чёрт бы вас всех побрал! — Мильнер в бешенстве грохотал по столу кулаком. — Сколько уже часов прошло, а вы до сих пор связь с Демянском наладить не можете! Все под трибунал пойдёте!
Начальник губотдела связи, бывший балтийский матрос, повидавший в свои тридцать с хвостиком всякого, человеком был не робкого десятка, но и он сейчас по-настоящему страшился гнева главного губернского чекиста. Переступая с ноги на ногу и теребя в руках кепку, ответил:
— Так ведь, Абрам Исаакович, спозаранку людей отправили по линии из Старой Руссы. В Залучье связь есть, меньше сорока вёрст проверить осталось. Думается, к вечеру доложат.
— Гляди у меня, флотский, не восстановите связь, сам лично в камере запру! Ступай! Докладывай немедленно, как связь образуется.
Уставший, весь какой-то помятый, с синими мешками под глазами, Мильнер нервничал. Связи с Демянском не было. Казалось бы, всё они с губвоенкомом Григорьевым предусмотрели: сколотили приличную конную группировку из красноармейцев, чекистов и милиционеров, встретили в Старой Руссе прибывший из Петрограда кавалерийский эскадрон войск ГПУ, направив его с провожатыми к Демянску по Залучской дороге, выслали конную разведку из Новгорода, Старой Руссы и Валдая, перекрыли пикетами все дороги, ведущие в Демянск с северо-запада, северо-востока и востока. Холмские чекисты сообщили о блокировании дорог с юга у Тухомичей и Каменки. И Мессингу обо всём доложили, и на бюро губкома отчитаться успели…
Единственное открытое место осталось со стороны озера Селигер, Староосташковский тракт. Да ведь не могли бандиты оказаться там, полагали Мильнер с Григорьевым, далековато от Холма. Но эта дыра всё же беспокоила. Да ещё, как назло, обрыв этой дурацкой связи!
— Слушай, Григорьев, — Мильнер нервничал, то и дело перекладывал документы на столе с места на место, — тебе не кажется странным, что разведка никого до сих пор не обнаружила, никакой информации нет. Куда они могли деться? Банда в два десятка конных — не игла в стогу сена. Если это полковник Павловский, не в его стиле такое затишье, он привык к кастрюльному звону, громким грабежам и погромам со стрельбой, пожарами, взрывами… А тут как в воду канули.
Григорьев, не спавший, как и начальник губотдела ГПУ, сутки, выглядел бодрым и свежим. От него до ноздрей Мильнера доносился так ненавистный запах дореволюционного парфюма. Губвоенком предложил кисет Мильнеру, не спеша свернул тоненькую самокрутку, пустил в потолок струю голубоватого дыма.
— Мы, Абрам Исаакович, справили с тобой всё верно. Всё, что нужно, сделали. Но вот твои подчинённые в Демянске, да и мой уездный военком тоже, оказались плохими мальчиками, дрянными, прямо тебе скажу. Ты ведь погляди, за сутки от них ни звонка, ни телеграммы. Да и ответсекретарь укома партии с председателем уездного исполкома хороши! Ничего от них ни в губком, ни в губисполком не поступало. Прям, в молчанку все играют. Или пить не могут остановиться с Троицы, либо рождество Иоанна Предтечи отмечают?
Григорьев поднялся, прошелся по кабинету, гремя шашкой в деревянных ножнах, обтянутых лакированной кожей.
— Это ненормально, Мильнер, когда у нас нет информации с мест. Боятся, значит, люди нас, боятся и не уважают. А почему? А потому что мы их сильно обидели, отнимая последние крохи хлеба в продразвёрстку, арестовывали на селе кормильцев за недосдачу, по миру пускали семьи красноармейцев, бившихся на фронтах с белыми за советскую власть, а детишки их с голоду пухли…
Бледность Мильнера исчезла, лицо стало пунцовым, руки дрожали в гневе, словно у алкоголика. Он вплотную подступился к Григорьеву.
— Ты, военком, — злобно процедил Мильнер, — говори, да не заговаривайся. Этот троцкистский словесный понос прекрати. Иначе…
— Чего иначе? Арестуешь, расстреляешь? А с кем останешься? Ладно, угомонись, не пыли. Не троцкист я, а реалист. Ленина читать надо, доклад его на Х съезде РКП(б). Почти ленинскими словами говорю. Ты вот лучше скажи мне, Павловский ведь из Новгорода родом?
Мильнер поостыл, взял себя в руки. Нашёл на столе нужную папку, полистал документы.
— Да, из новгородских обедневших дворян, отец давно умер, мать жива.
— Вот, — улыбнулся Григорьев, — а вы нашли её, мать эту?
«Ну и балбес же я! — подумал Мильнер. — Конечно, не нашли, так как и не искали вовсе. Григорьев — гад, но гад с головой». Он вызвал дежурного и приказал немедленно найти начальника оперчасти.
— Слушай, Абрам Исаакович, можно я у тебя здесь где-нибудь сосну, а то с ног валюсь? Как что узнаешь, сразу буди.
— Иди уж, чёрт троцкистский, — беззлобно проворчал Мильнер, — дежурный проводит.
Когда пред ясные очи главного губернского чекиста явился начальник оперчасти, Мильнер ехидно спросил:
— Ты вот этот документ получал? — Он сунул под нос чекисту ориентировку на Павловского, полученную от Мессинга.
— Так точно, от вас лично.
— От меня лично, говоришь? Так какого же хрена ты до сих пор эту бандитскую мамашу не нашёл и не арестовал? Тебе что, неуютно в Новгороде? В горячие пески Туркестана захотелось, в гости к басмачам? Или на Дальний Восток, в помощь товарищу Блюхеру? Иди, и чтоб мамашу Павловского нашли сегодня же.
9
Чекисты, получив крепкий нагоняй начальника губотдела ГПУ, бросились искать мать полковника Павловского. Они быстро нашли старый деревянный дом с мансардой на Молотковской улице Торговой стороны. Окна оказались заколоченными, на дверях висел большой амбарный замок. Пошарив вокруг и ничего особо интересного не найдя, чекисты взломали фомкой замок. Дом был пуст, в нём давно никто не жил.
Помогавшие чекистам милиционеры опрашивали соседей и вскоре привели жившего неподалёку столяра с женой-домохозяйкой. Супруги утверждали, что Мария Дмитриевна Павловская уже месяц как уехала в деревню, в какую, они не знали. Столяр сколотил для неё ящики и помог упаковать книги, посуду и иную домашнюю утварь. Уезжала она в большом подрессоренном тарантасе, старом, но ещё в хорошем состоянии, запряжённом парой крепких и сытых лошадей. Возницу столяр не знал и уверял, что тарантас явно не новгородский, нет тут таких. Да и возница выглядел как-то странно: вроде и одет был по-кучерски, но и внешность его, и руки, и повадки выдавали в нём барина. Мужику тому было лет тридцать-тридцать пять.
Вдруг жена столяра хлопнула себя по бёдрам и
