что вернулся в город.
– Много чего случилось… А сейчас мне нужна твоя помощь… Карета нужна. Если твоя…
– Кызылбаши не садятся в чужие фаэтоны…
– А ты не хочешь узнать причину?
– Да какая причина может быть? Женщина, ясное дело.
– Твой кучер надежный человек?
– Кучер – нету лучше… – усмехнулся Буньяд-бей. И хлопнул по плечу друга.
– Пусть он в субботу вечером подъедет по этому адресу, – Орудж-бей отдал ему клочок бумаги.
– Ну, ладно. Можешь быть уверен. А жаль, что не хочешь со мной прокатиться.
Обнял, обдав запахом перегара, и побежал к карете.
– Возьми и своего амиго! – закричали его спутницы, но карета уже покатила прочь.
* * *
Когда автобус въехал в Вальядолид, ночь давно уже сбежала на другое полушарие.
День был воскресный.
Туристы разбежались по музеям и барам, чтобы не шастать в летнем пекле по ухабистым каменным улочкам.
Я двинулся прямиком к дому-музею Сервантеса. В отличие от прошлого раза, туристов было полным-полно, и они глазели на розовые перчатки великого дона Мигеля, которые им показывала гидесса.
Я завернул налево, зашел в открытую комнату, ту, которую при прошлом посещении видел закрытой.
Я погрузился в созерцание стен, пола, потолка, ища следы чьего-то присутствия, флюиды дыхания, прикосновения…
Но никаких реликтов и флюидов.
Реставрация вытравила ощущение старины. Похоронила живьем эпоху.
Время знало многое, но безмолвствовало.
– Что вы ищете? – поинтересовалась вошедшая в комнату гидесса.
– Клад…
Она узнала меня.
– Если ищете золото, то ошиблись адресом. Оно было в Новом Свете. А Новый Свет давно состарился.
– Здесь обстановка, похоже, изменилась, – объяснил я, помогая себе жестами.
– После вашего посещения здесь побывали многие… А вещи дона Мигеля, хранившиеся в этой комнате, исчезли…
Эта новость меня огорчила и ошарашила. Я не нашелся что сказать.
– You doubt about me?[72]
– No, no. It can’t be![73] После вас все было на месте. Я сама показывала эти комнаты интересующимся. Правда, они не имели особого значения. Обыкновенный льняной лоскут, старый гребешок и никому не нужный пучок волос. Должно быть, уборщицы выкинули их…
Застыв посреди комнаты, я думал о той ночи и неизвестной участи Орудж-бея.
* * *
Был поздний вечер. Орудж-бей сидел на тебризском ковре, облокотившись о подушку и поглаживал узоры, воспроизведенные изображение розы и соловья в клетке. Соткала его бабушка в честь шаха Исмаила Хатаи и подарила внуку. Духоту в комнате рассеивал свежий ветерок, струившийся через окно. С улицы доносились голоса пьяных мачо.
У соседей снова разгорелся сыр-бор. Наверное, сестер дона Мигеля Андреа и Магдалену, живших с ним, вывела из себя очередная выходка Исабеллы. У сестер и без нее забот хватало по горло, – им приходилось вкалывать постирушками в чужих домах, заниматься шитьем, чтобы подработать деньги на погашение долгов брата домовладельцу, мяснику дону Хуану Навасе и ростовщикам. Приемную дочку, которую они приютили после смерти ее матери Анны Рохас, бывшей пассии брата, – с условием, чтобы помогала им, оказалась просто взбалмошной нахлебницей и отягчила положение семьи, и без того с трудом сводившей концы с концами.
Орудж-бей уже привык к этим скандалам. Ему было не до них. Он жил мечтой о возвращении на родину, и перед глазами всплывали, из-за черной череды последних дней, сквозь мельтешение множества чужих лиц, событий, давние забытые видения, кроткие глаза матери, горы и долы, зеленые весенние луга…
Он повезет и Анну…. Если удастся вырваться отсюда… чтобы Анна напоминала его матери мир, который покинула юная католичка Химена, ставшая мусульманкой Зейнаб…
А что скажет Фатима? Как посмотрит на «новую» маму сын? Он об этом не думал, не хотел думать… Впрочем, в Персии тех времен это не было неразрешимой проблемой. Главное – чтобы все удалось…. Увидеться с Анной. Преподнести ей подарок, который обещал придумать Гаспар. Добраться до Лиссабона и…
Прощай, Алигулу-бей. Ты прикипел сердцем к Испании. У тебя здесь жена, очаг… И ты, Буньяд-бей, оставайся с миром. Спуская деньги в картежном азарте, пируй, веселись с махами, куртизанками… Твой рай – там, в трактире, в карете, за карточным столом…
А мне здесь не жить. Да, я знаю, что меня там ждет. Да, на моей совести кровь Гусейнали-бея. Я готов ответить, я скажу правду, истинную правду. И сыны рода моего Баят поймут меня. Я выполнял наказ шаха. Пусть решают. Милуют или карают. Я не останусь на чужбине. «Погулять в краях чужих, помереть – в краю родном…» – вспомнил он поэтическое речение.
Шум у соседей улегся.
Только из таверны внизу доносились изредка хохот и возгласы запоздалых гуляк.
Ему уже чудился звон корабельной рынды…
А людей, которых он ждал, не видать, не слыхать.
Тревога нарастала.
Он не знал, что полчаса тому назад люди «Новой Эрмандады», выследив дона Гаспара, нанесли ему смертельную рану на дощатом мосту над рекой Эсгевой. И он, упав недалеко от дверей дома, оказался в комнате донны Луизы, уже умирающим…
В этот момент раздался стук в дверь. Орудж-бей подошёл к двери…
* * *
Мне привиделся во сне каменный Командор. Приснилось, что я нахожусь с Орудж-беем в его комнате, и вдруг мы услышали тяжелые звуки шагов. Казалось, это шаги Командора.
Орудж-бей подал мне знак, чтоб я спрятался за дверью. Я не слышал, что он говорит, но страх охватил меня.
– Кофе или чай? – раздался над головой голос любезной стюардессы.
– Ничего. Верните мой сон.
Она не поняла, и поставила передо мной на откидной столик чашку столь любимого европейцами кофе.
От кофе исходил запах… лука.
Что-то подсказывало мне: «не пей».
Оказывается, запах лука исходил из салона самолета. Потомки Эспинозы были рядом.
Шаги стюардессы звучали устало и тяжело, как поступь Командора.
Я уже не боялся.
Я был на родине!
Май 2005-февраль 2007 гг.
Перевод Сиявуша Мамедзаде
Примечания
1
Здесь и далее в скобках упоминаются названия соответствующих произведений автора
2
Некий персиянин.
3
Гардаш брат; здесь – обращение.
4
Муршид – вероучитель, подвижник веры.
5
В некоторых источниках указывается, что Шах Исмаил Хатаи скончался в возрасте 42 лет.
6
Аббас Мирза – речь идет о Шахе Аббасе Первом.
7
Строка из стихотворения Мирзы Алекпера Сабира.
8
Анладым (азерб.) – я понял.
9
Ан (азерб.) – миг.
