слепила борта своей зыбкой плотью. Но так казалось очень краткое время. Он двигался, этот корабль, и чем ближе, тем яснее в лучах луны выступал его длинный корпус, высокая мачта, огромный свёрнутый парус и длинный ряд вёсел. Нет, это было не видение, а настоящий корабль!
Лунный ливень хлынул сквозь разошедшиеся облака. Цитадель исполнилась неземной гармонии и нечеловеческой красоты. Реальность расслоилась, и духовный строй древней крепости выявился во всём своём спокойном величии.
Луна сияла почти нестерпимым светом, и звёзды были как-то по-особому ярки и крупны. Посреди оцепленной невысоким валом круглой площадки ровно и сильно, почти без искр, горел большой костёр. Семь великих теней стояли около него, ведя неслышимую беседу.
И прекрасная дева в тёмных одеждах прошла мимо, и огромная чёрная собака шла у её ног.
Горели огни на воде, которые появились вдруг в пересохшем русле Коломенки, залепетала воскресшая мельница, плыли венки, а по берегу славянки плясали по горящим углям, а мимо них шли северные боги: Лето́, Аполлон и Артемида; и какая-то жрица в белой, красным расшитой рубахе, возливала вино Аполлону, а он шагал, и стрелы грохотали в его колчане.
И бездонная энергия Вселенной изливалась вместе с потоками лунного света. И каменный Кремль восстал, в лунном сиянии его красные стены казались чёрными. Город ждал. Корабль приближался.
Он поднялся вверх по течению на вёслах, подошёл к старому руслу Коломенки — и остановился. Мерное движение вёсел только лишь удерживало его на одном месте.
— Он остановился! — воскликнула Виола. — Им надо подать какой-то знак, чтобы подошли ближе.
— Они не смогут подойти ближе! — возразил я. — Не смогут. Я чувствую какую-то преграду; они не пройдут сквозь неё.
— Ещё бы… — отозвалась Эйрена. — Мне кажется, это кончилось бы катастрофой.
— Спускаем гроб на воду, — сказал я.
— Затонет, тяжёлый, — заспорил Фома.
— Не затонет, — ответил Бэзил. — Тяжёлый, но легче воды.
— Скорее! — кричал я.
Какая-то зыбь шла в воздухе, похоже — время наше кончалось.
Мы схватились, и одним усилием поднесли гроб к воде.
— Надо толкнуть его, чтобы он вышел на течение и сам подошёл к судну.
Услышав эти мои слова, Фома перекрестился и полез в воду.
— Ты куда, Фома? — спросил Бэзил.
Фома влез в Москвареку чуть не по шею.
— Толкайте её ко мне, я попробую направить!
Мы с Бэзилом толкнули ужасный ящик, Фома принял его и со стоном, вложив все силы, направил саркофаг. Поднялась пена, зашумела вода, гроб отплыл на несколько метров — и течение подхватило его.
Фома пулей вылетел из ледяной майской воды, но не произнёс ни звука, даже не задрожал. Мы все, не отрываясь, глядели на плывущий чёрный ящик. Если вода и проникала внутрь, то совсем немного: серебристо-мерцающая гладь несла его легко и свободно.
Саркофаг словно прошёл невидимую зыбкую границу и ударился о борт. Чёрные люди зацепили его баграми. Мне показалось, что один из чёрных людей глянул долгим печальным взглядом и махнул нам рукой. Я поднял руку в ответ.
Невидимая зыбкая стена всколебалась, и корабль исчез, осталось лишь тёмное пятно. Слышался скрежет, похоже, это поднимали на борт чёрный гроб с царицей и Поясом власти. Вёсла перестали работать. И огромный кусок мрака пошёл по реке вниз и погрузился в туманную пелену, из которой возник.
И, когда растворился корабль, погас древний Город, исчезли призрачные кремли, отгорел огонь на холме, и на воде тоже, и сама эта вода исчезла. Осталось только высохшее русло Коломенки и высокий берег, заросший одичалым сквером, среди которого два-три фонаря изливали ледяной свет.
Как будто нам показывали огромные туманные картины и вот — выключили их одну за другой.
Мы бы ещё долго стояли в оцепенении, если бы не резкий дробный стук. Это стучали зубы Фомы, и сам он весь дрожмя дрожал.
— Что мы стоим? В машину! — завопил Бэзил.
— Д-двусторонняя п-пневмония обеспечена, — пролопотал Фома.
— Не журись, откачаем! — приговаривала Виола, пихая его в бок.
На сей раз машину вёл Бэзил, потому что трепещущий Фома руля не держал.
…Фома вышел к нам в шерстяном одеяле, выпил, не торопясь, приготовленный для него стакан грога, сел к разгорающемуся огню и закутался.
— А ну рассказывайте: кто что видел! — сурово приказала Эйрена.
— Всё это, конечно, бред, но мне показалось, что Коломна-река вернулась в старое русло, — начал Бэзил.
— А огни на реке видел? — спросила Виола.
— Видел. И ещё какое-то сияние на кремлёвском холме.
— А я видела деревянную крепость с огнём, — добавила Виола.
— И какие-то славянские демоны беседовали около него: — вспоминала Эйрена. — А молодёжь плясала и пела у реки, как на Ивана Купалу. По-моему, они видели нас, но не очень удивились.
— А я каменный кремль видел, — встрял я. — Он как бы нанизывался на деревянный.
— Такое ощущение, — пробурчал Фома, пробуждаясь от временной спячки, — что нам показывали слайды на огромных экранах. А, может быть, и не нам. Может быть, это кто-то очень большой забавлялся, сам себе показывая слайды?
— Нет, Фома, это не внешнее воздействие, — убеждённо возразила Ирэна. — Это что-то органичное.
— Такое ощущение, — предположил я, — что всё окружающее репродуцирует эти картины-эйдосы, вроде как земля отдаёт тёплый воздух под вечер. Но это не каждый день, а в исключительной ситуации. Сегодня была такая исключительная ситуация. Я всё-таки думаю — под влиянием этого, как его: турбулентного времени.
— И кто же его встурбулентил? — тяжело глянул Фома.
— Какой ты быстрый! Как я тебе отвечу? Всё пока очень сумнительно и гадательно. Я могу передать только свои ощущения и не более того.
— Ну ты и зараза! — вздохнул Фома.
Тут я разобиделся:
— Да причём тут я?! Меня же, главного пострадавшего, ещё и обвиняют!
— Пострадавшего?! Ни хрена себе — пострадавшего! Да от тебя, от заразы, как от пубертатного подростка, по всему Городу шут те что идёт, полтергейст какой-то, только вместо тарелок и утюгов привидения летают. Не знаю, как других, но меня ты уже достал своими привидениями.
Некоторое время я только рот открывал и глаза таращил, не в силах что-либо сказать от злости, а потом проорал:
— Ах так?! Ах ты!.. Какого же дьявола ты ко мне тогда привязался? Я что тебя — звал, хоть сегодня, например? Шёл бы к себе в катакомбы, раз я такой нечистый и пубертатный!
— Инте-ресно! А что ты хотел за свои пакостные дела? Орден? Или медаль? Сам же, поганец, нечистую силу к себе приманил, а теперь прикидывается белым и пушистым! Ты что думаешь — ежели некрещёный, так с тебя и взятки гладки? Надо же просчитывать последствия своих поступков! Ты
