Эдик фыркнул негодующе:
– Так я не понял – мы на войне или на экскурсии по Египту?
– Как говорил мой дед Семен: «Война войной, а обед – по расписанию!» – сказал Сергий. – Чуешь, какая великая сермяжная правда в этих мудрых словах?
– Ночевать все равно на берегу будем, – добавил Гефестай.
– Командир! – крикнул Эзана с верхушки мачты. – Там что-то не то!
– В смысле? – поднял голову Лобанов.
– Горит там! Раз… два… три… э-э… пять домов горит!
– Что еще за новости? – насупился триерарх.
– Не одно, так другое, – философически произнес Эдик, – не другое, так третье…
Сергий быстро поднялся на площадку туриты и поглядел туда, куда показывал Эзана. Справа тянулся скалистый берег, а слева скалы отходили, освобождая место для полей и огородиков, нынче залитых водой. Пальмовая роща у реки тоже стояла в воде, а за нею жались друг к другу плоскокрышие кубики домишек, сбиваясь в убогую деревеньку. Горел большой дом, стоявший на отшибе – богатый деревянный дом. Солнце садилось, и пламя было хорошо видно. Повсюду – во дворах, на улицах, в полях, – носились люди, выясняя отношения с помощью оружия.
– Бунт, что ли? – нахмурился триерарх.
– Нас это не касается! – быстро сказал Сергий.
Изъеденные скалы по правому берегу отступили на восток, образуя громадный полукруг, засаженный пальмами, застроенный кое-где хижинами. Севернее из песков поднимались руины Ахетатона, столицы фараона-отступника, нашедшего свой путь борьбы со жрецами – фараон принудил народ поклоняться новому богу Атону. Но тяжелое колесо истории не покинуло своей колеи – фараону Эхнатону не удалось остановить маховик древних обычаев, привычек и табу. Его реформа быстро приобрела все черты революции – вельможи Эхнатона, выдвинутые им из грязи в князи, избивали жрецов, расколачивали статуи всяких амонов и тотов. Умер Эхпатон, и маятник террора качнулся в другую сторону – по всей стране зубилами сбивали высеченные в камне упоминания о фараоне, предавшем старых богов. Прекрасный Ахетатон было велено разрушить до основанья…
– Смотрите! – крикнул Эдик. – Сколько их…
По всей реке показались рыбацкие лодки, кораблики типа сехери, плоты. Добрая сотня суденышек устремилась к триремам, их экипажи воинственно размахивали палками и секирами, зажженными факелами и копьями. Первые стрелы долетели до трирем и бессильно тюкнули в палубу.
– Они думают, что мы каратели! – крикнул Эдик.
Еще две стрелы свистнуло по-над палубой. Сергий поднял голову на верхушку мачты, увенчанную серебряным орлом. «Солидарность трудящихся – в сторону. Нельзя позволять черни гонять римского орла, как курицу-наседку!»
– Публий, – сказал Сергий, – прикажи править на скопления этого деревенского флота! Тарань и дави! Манипуляриев к оружию! «Геркулес» тоже пусть поучаствует!
Триерарх очень оживился и бросился вниз по лестнице. Скоро его командный голос разнесся над палубой. Матросы-классиарии забегали, навешивая на борта и стеля на палубы вымоченные в воде воловьи шкуры – своего рода мера противопожарной безопасности. Манипулярии – «морпехи» разбежались по местам, стрелки заняли площадку туриты, потеснив Сергия. Дюжий гортатор из негров забил в свой барабан колотушкой-портискулом, ускоряя ритм, и гребцы, ухая на выдохе, бросили трирему вперед.
Деревенские закричали, выгребая с курса, но их суетливые движения не шли ни в какое сравнение с могучей слаженностью полутора сотен гребцов триремы. Таран-рострум с ходу развалил прогулочный иму. Удар, треск, и иму разделен надвое.
Посыпались стрелы, полетели дротики, камни из пращей. Теперь Сергий хорошо различал озлобленные лица полуголых бунтовщиков, их угрожающие жесты, слышал их проклятия, но жалость не впускал в сердце. Допусти слабину в одном месте империи, и вскоре она зашатается вся, расколется, развалится, погребет под великолепными руинами культуру и цивилизацию.
Резкая команда, трирема рыскнула в сторону, и сразу два сахери разбиваются в щепки.
– Крути, крути, давай! – азартно кричит полиболист, направляя лоток.
Два манипулярия усердно крутят рукоятки, гремит, рокочет цепь, щелкает тетива, тяжелые стрелы в два локтя одна за другой срываются с лотка.
Два факела, капая горящей смолой, пролетают, кувыркаясь, и падают на палубу, но огонь не берет сырые шкуры, трещит и гаснет. Сбоку пробивается рыбачья лодка, двое бунтовщиков с бранью высовываются за борт, имея целью рубануть топором по лопастям весел триремы, плавно вымахивавших из воды.
– Слева! – резко сказал Роксолан, и хлопнул полиболиста по спине.
Тот вздрогнул, и резко развернул полибол. Подкрутил колесико, наклоняя орудие. Бунтовщик только вскинул тяжелую секиру, а длинная стрела пробивает ему грудину. Оброненная секира падает бунтовщику на голову, но это уже не в счет.
– Готов! – кричит один из заряжающих.
– Крути, крути, давай!
– Да кручу я…
Трирема чуть вздрагивает, наплывая на плот из кое-как связанных пальмовых стволов. Плот, подцепленный рострумом, встает на ребро, и противотаран-проемболон, торчащий выше рострума, раскалывает бревна. «Плотогоны», цепляющиеся за обломки, попадают под корпус триремы, а это все равно что попасть под каток.
«Геркулес» в полустадии от «Сераписа» занят тем же – таранит и давит. Его весла равнобежно переносятся по воздуху и опускаются в воду, загребая и пеня ее. Раз за разом доносятся гулкие удары, треск и плеск, и дикие крики. Среди голов плывущих стали показываться гребнистые спины крокодилов, после чего поголовье пошло на убыль…
«Деревенский флот» не сразу, но сообразил, что бросаться стаей на триремы – не самая выгодная тактика. Бунтовщики гребли веслами и щитами, изо всех сил торопясь к берегу. И тогда в игру вступил бау – сотни стрел загудело в воздухе, поражая «членов незаконных вооруженных формирований». Иные лодки замедляли ход, их подхватывало течение и уносило – грести и править было уже некому.
От полного разгрома бунтовщиков спасло наступление темноты – триерархи не стали рисковать кораблями на воде, золотой и красной от закатных красок. А где там глубокая вода, а где мелкий прилив над полями? Сесть на мель в половодье очень просто. Но очень сложно сняться с мели в ночную пору.
– Публий! – прокричал Сергий с туриты. – Правь к Ахетатону!
Публий расслышал его, кивнул и прокричал приказ губернатору-кормчему. Негр с колотушкой резко сбавил темп – некуда больше спешить, враг был разбит и расточен. Трирема направилась к Хататону – северной окраине брошенной столицы.
Гавань Хататона глубоко вдавалась в берег – по трем сторонам квадрата, выложенного гранитом, тянулись причалы с каменными тумбами для швартовки, а четвертая сторона открывалась к реке. Обе триремы и бау заняли лишь треть гавани – места здесь хватало.
