— Оставь на потом, Турок Фадул. Анисовка — это штучки для гринго. Не по такому случаю. Чтобы выпить за мальчишку, нужен глоток кашасы. И не забудь, что барышня тоже пить будет.
Радостные, взволнованные крики раздавались на Ослиной дороге — пришел караван. На голове и нагрудном ремне главной ослицы висели украшения, позвякивали бубенчики.
О том, как влюбленные встречаются и расстаются, а еще о мельнице и мостике
1
Турка легко узнать просто по виду, будь он сириец, араб или ливанец. Это все одно племя, все они турки — у всех крючковатый нос и курчавые волосы, а еще странный говор. Они едят сырое мясо, отбитое в каменной ступке. Так казалось Диве, пока она шла вместе со своей родней к строению из камня и извести тем вечером, когда первые пришельцы из Сержипи появись в Большой Засаде, мучимые страхом и неуверенностью.
Вместо турка они обнаружили черного-пречерного негра, бьющего молотом по наковальне, — с голым торсом, с висевшей на поясе засаленной шкурой кайтиту, прикрывавшей срам. От изумления Дива пылко рассмеялась, что заставило кузнеца засмеяться в ответ — звонко и приветливо. Смеясь, он поприветствовал их и представился чужакам:
— Меня зовут Каштор Абдуим, но все называют меня Тисау — Головешка. Я здешний кузнец.
Услыхав это, Дива замолчала и приняла серьезный вид, ощутив покой и доверие. Она повернулась в Ванже и увидела в скорбных глазах матери искорку надежды и новых чаяний. Лицо Амброзиу стало светлее. Откуда взялся этот покой, означавший конец пути и конец несправедливости, веру в будущее? Искры вспыхивали в горне, огонь полыхал. Негр, стоявший перед наковальней и радостно улыбавшийся, — вот доброе предзнаменование. Он походил на крупного горделивого зверя, на величественное дерево — символы силы и покоя, был существом веселым и ясным. Дива снова рассмеялась, но уже иначе. Это был сдержанный, почти стыдливый смех девушки.
Каштор решил угадать, сколько ей лет, и засомневался. Она была тоненькая, ножки-палочки, косички, затвердевшие от пыли, детские взрывы смеха — совсем девчонка. Но под платьем вызывающе твердели груди, взгляд был пугливый, ускользающий, улыбка — с хитринкой. И вообще вид был задумчивый — внезапно она показалась ему старше, он увидел уже созревшую девушку. Ей могло быть как тринадцать, так и все шестнадцать или семнадцать.
Негр проводил их до дома Фадула Абдалы — он там и жил, и лавку держал. Дива шла рядом с ним, опустив глаза. А Тисау смотрел вперед, открыто и приветливо. Пес, виляя хвостом, бежал вслед за караваном.
2
Ей исполнилось четырнадцать лет в дороге, и если бы не Ванже, никто бы об этом не вспомнил. Дома, в те благословенные времена, когда они жили в Мароиме, дни рождения отмечали обильной трапезой за ужином, пирогом из карима[78]или аипима,[79]а если день выдавался воскресный или совпадал с церковным праздником, то был и торжественный обед, на который приглашали соседей и кумовьев. Кто знает: может, пятнадцать лет они снова отпразднуют, поселившись в этом местечке, куда они направились, следуя совету вооруженного человека на лошади, который назвался капитаном.
В пыли и в тяготах дороги только Ванже вспомнила, потому что она, являясь матерью, беспокоилась, как растет ее меньшая дочка. Рахитичное и худенькое тело девушки не наливалось, она как будто остановилась в развитии, отказываясь расцветать. Ванже винила во всем их последние скорби и печали — испуг, потерю дома и земли. Дива видела брата Агналду связанным по рукам и ногам, видела, как его бьют, видела жестокость и равнодушие. И от этого у нее хрупкое девчоночье тельце, от этого она такая странная, то грустная, то будто не в себе. Ей уже четырнадцать, а «гости» еще не явились, крови еще не пошли — только тогда девушка готова стать женой и рожать детей. Неужто она навсегда такой останется?
Тем уже кажущимся далеким вечером, когда семья пришла в Большую Засаду, жители селения дали им кое-какие продукты, некоторые припасы Турок продал в кредит, они разожгли огонь на пустыре, чтобы приготовить пищу. Перед скромным ужином женщины все же пошли на реку искупаться — им это было ой как нужно! Негр Тисау указал им место, известное как Дамское биде — это он его так назвал, — тихую заводь посреди протока. Динора искупала ребенка, а Дива расплела косички. Когда негр увидал ее по возвращении, то пожалел, что она еще так мала.
Любезный и предупредительный, Каштор принес из кузницы к столу вяленого мяса, затем проводил женщин до хижины Эпифании, где еще не успела поселиться другая проститутка. Может быть, она пустовала именно потому, что была уж слишком добротно построена по сравнению с остальными, а может, потому, что все считали, что Эпифания вскоре вернется, буквально со дня на день, Эпифания — неистовая, задиристая колдунья. Старая Ванже предпочла остаться на пустыре вместе с мужем и сыновьями — в любом случае столько народу в хижину бы не поместилось. Так что с Каштором пошли только трое — Динора с малышом, Лия со своим тяжелым брюхом и Дива. Пошел еще Агналду, чтобы посмотреть, как устроится Лия. Гонимый Дух лаял на огромную луну, висевшую над речным протоком.
Соломенная койка, покрытая циновкой, широкая, как требовало ремесло владелицы — тут было место и для ссоры, для распрей, и для веселья, — разваливалась в запустении. Динора положила ребенка на циновку, рядом растянулась Лия. Агналду отыскал щепки, Дива развела огонь, и поднялся влажный дымок. Плотным покровом тепло окутало ребенка и беременную, вызвав переполох среди клопов.
Негр исчез, даже доброй ночи не пожелав, — Лию это удивило. Но вскоре они увидели его снова — Тисау принес из своего дома из камня и извести, в котором жил, огромный гамак, грязный от частого использования. Гамак, в котором он лежал с проститутками, предавался любовным утехам, гамак Зулейки и Эпифании, не говоря уже о других. Он сам подвесил его на подпорки, вбитые по краям хижины, и, обращаясь к Диве и Диноре, сказал:
— Вы обе сюда влезете, это двуспальная кровать.
И только тогда он пожелал доброй ночи, перед этим предложив свою помощь в случае необходимости. Если им что-нибудь понадобиться, то пусть не смущаются и в любое время зовут его — он всегда в кузнице. Он ушел вместе с Агналду, а перед ними бежал пес Гонимый Дух. В дверной проем — отверстие, едва прикрытое листом кокосовой пальмы денде, — Дива видела, как они уходят: собака, брат и кузнец. Она еще постояла немного, глядя на полную луну, сиявшую над рекой. Наконец-то их скитания закончились.
3
Динора побрезговала гамаком, предпочтя лечь на койке рядом с Лией, а ребенка положив между ними. Согретый их телами, плакса уснул, а вслед за ним провалилась в сон мать, мертвая от усталости. Беспокойная полудрема Лии тоже прошла, и она наконец смогла забыть о своем бремени, о тяжести огромного, вздутого живота.
Дива лежала в гамаке одна, скукожившись, поджав руки и ноги. Она долго не могла заснуть, внимательно прислушиваясь к звукам, доносившимся с Жабьей отмели или с пустыря. Она слышала шаги, отрывистые слова, отзвуки смеха — селение становилось все более оживленным, по мере того как ночь подходила к концу. Дива различала вдалеке стук копыт, слышала клички животных, которых звали погонщики и их помощники: Лентяй, Лесной Цветок, Коростянка, Алмаз, Маришка, проклятая кобыла! Из соседнего барака донеслись обрывки разговора:
