Безрассудная страсть
Гостиница на скалистом уступе, в получасе езды на восток от Малаги. Задумывалась она для гостей, приезжающих семьями, и без злого умысла обнажает (особенно во время приемов пищи) сложности во взаимоотношениях каждой из них. Рабиху Хану пятнадцать лет, он на отдыхе вместе со своим отцом и мачехой. Отношения между всеми тремя безрадостные, разговор то и дело смолкает. Прошло уже три года, как умерла мать Рабиха. Стол каждый день накрывают на террасе с видом на бассейн. Время от времени мачеха произносит какие-то фразы: критикует паэлью или жалуется на ветер, который слишком сильно дует с юга. Родом она из Глостершира и любит копаться в садике.
Брак начинается не с предложения руки и сердца и даже не с самой первой встречи. Он начинается гораздо раньше, когда рождается представление о любви, а более конкретно – мечта о родной душе.
В первый раз Рабих видит эту девочку на берегу, у кромки воды. Она примерно на год младше, каштановые волосы стрижены по-мальчишески коротко, оливковый загар на худеньких руках и ногах. На ней матроска в полоску, голубые шорты и пара лимонно-желтых шлепок. Ее правое запястье обвивает тонкая кожаная полоска. Она поднимает на него взгляд, растягивает губы в полуулыбку и меняет положение тела на шезлонге. Несколько последующих часов она изучающе всматривается в море, слушает свой плеер и – в перерывах – кусает ногти. Родители по обе стороны от нее: мать листает номер журнала Elle, а отец читает роман Лена Дейтона[1] на французском. Как позже выяснит Рабих, заглянув в гостевую книгу, она из Клермон-Феррана[2] и зовут ее Алис Сауре.
Никогда прежде не испытывал он ничего и отдаленно похожего на это. С самого начала чувство потрясает его целиком. Оно не зависит от слов: ими они так и не обменяются. Ощущение такое, словно он каким-то образом всегда знал ее, словно она держит в себе ответ на само его существование и в особенности на то, отчего у него в груди возникла беспорядочная боль. В последующие дни он наблюдает за ней со стороны: за завтраком – в белом платье с цветастой каймой, берет йогурт с персиком с раздаточного стола; на теннисном корте – с трогательной вежливостью извиняется на английском с очень сильным акцентом перед наставником за свой удар слева; еще во время (очевидно) одинокой прогулки по периметру площадки для гольфа с остановками, чтобы полюбоваться на кактусы и гибискусы.
Она может настигнуть стремительно: уверенность, что другое человеческое существо и есть твоя родная душа. Не нужны разговоры, мы можем даже не знать имени. Объективность не имеет права голоса. А что имеет, так это только интуиция: спонтанное чувство, которое и ценно тем, что обходит стороной все доводы рассудка.
Страстная влюбленность кристаллизуется, вбирая в себя целый ряд элементов: шлепанца, беззаботно свисающая с ноги; книжка в бумажной обложке («Сиддхартха» Германа Гессе), лежащая на полотенце рядом с кремом для загара; ярко очерченные брови; отстраненная манера отвечать на расспросы родителей и подпирать щеку ладонью, поедая маленькими порциями шоколадный мусс за ужином.
Инстинктивно он выуживает из таких вот деталей особенности Ее характера. Мысленно, глядя на вращающиеся под потолком деревянные лопасти вентилятора, Рабих пишет историю своей жизни с Ней. Она будет меланхолична и искушена городской жизнью. Она доверится ему и будет смеяться над лицемерием других. Порой Она будет нестерпимо желать вечеринок с подружками: признак личности чувственной и глубокой. Ее уделом было одиночество, и до сих пор Ей никогда не приходилось доверять кому-либо полностью. Они будут сидеть вдвоем на кровати, переплетая пальцы рук. Да, Она тоже даже представить себе не могла, что такая связь возможна между двумя людьми.
Но вот одним утром безо всякого предупреждения Она исчезает, и за Ее столом сидит какая-то голландская пара с двумя мальчишками. Она же с родителями покинула гостиницу на рассвете, торопясь успеть на рейс «Эйр Франс» домой, как объясняет управляющий.
Случившееся незначительно. Они никогда больше не встретятся. Он не сказал ни слова. А к его размышлениям Она осталась совершенно равнодушна. Но все же история начинается здесь, потому что (как бы ни переменилось многое в Рабихе за годы, насколько бы он ни повзрослел) его понимание любви на десятилетия сохранит в точности ту же формулу, которая равцвела в гостинице «Каса Эль-Сур» в то лето, когда ему шел шестнадцатый год. Он продолжит верить в возможность внезапного достижения полной взаимности и эмпатии между двумя людьми и в возможность окончательно завязать с одиночеством.
Он будет испытывать ту же горькую сладость влечения к другим утраченным родным душам, замеченным в автобусах, среди рядов с товарами в супермаркетах и в читальных залах библиотек. Совершенно то же чувство охватит его и в двадцать лет во время учебного семестра на Манхэттене по отношению к женщине, сидящей слева от него в идущей на север электричке «С»[3], и в двадцать пять лет в архитектурной конторе в Берлине, где он будет практиковаться, и в двадцать девять лет во время полета между Парижем и Лондоном после краткого разговора над Ла-Маншем с женщиной по имени Хлоя: чувство случайной встречи с давным-давно утраченной частью самого себя.
По мнению романтиков, мимолетного взгляда, брошенного на незнакомца, достаточно, чтобы понять – он или она представляют собой исчерпывающий ответ на невысказанные вопросы бытия.
Их пылкость может казаться банальной, даже курьезной, тем не менее такое почтение перед инстинктом отнюдь не малая планета в космологии отношений. Интуиция – солнце, вкруг которого вращаются современные идеалы любви.
Вера в романтическую любовь существовала, должно быть, всегда, но лишь в последние несколько столетий о ней стали судить как о чем-то большем, нежели болезни: только недавно поиск родной души был приравнен к постижению смысла жизни. Прежняя идеализация богов и духов была обращена на человеческих существ – жест, по видимости, щедрый, но тем не менее чреватый зловещими и ломкими последствиями. Непросто на протяжении всей жизни соответствовать совершенному образу, возникающему в воображении прохожего, незнакомца в офисе или в соседнем кресле самолета.
Понадобится много лет и постоянные опыты любви, прежде чем Рабиху удастся прийти к другим выводам, убедиться, именно то самое, что он прежде считал романтическим: озарение, внезапное вожделение, вера в родство душ, – только мешает учиться поддерживать отношения. Он поймет, что любовь способна выстоять только тогда, когда оказываешься неверен ее соблазнительным первоначальным порывам, и что ради жизнеспособности отношений необходимо отделаться от чувств, которые прежде всего и вовлекли в отношения. Ему предстоит познать, что любовь – это скорее мастерство, а не страсть.
