Сакральное начало
Всякий раз один и тот же вопрос «Как вы двое познакомились?», задаваемый Рабиху и его жене на первых порах брака (и последующие несколько лет), обычно порождал игривую атмосферу, замещающую возбуждение. В таких случаях любая пара обычно обменивается взглядами (порой слегка застенчивыми, когда весь стол замирает в ожидании ответа), определяя, чей черед рассказывать. В зависимости от слушателей можно преподать историю остроумно или душевно. Ее можно свести к одной строчке или наболтать целую главу.
Началу уделяется неоправданно много внимания потому, что никто не предполагает, что это только один этап из многих. Для Романтиков начало отношений в концентрированном виде содержит в себе все необходимое для любви в целом. Именно поэтому существует столько любовных историй, в которых после встречи влюбленных, после первых пройденных испытаний рассказик обретает пару на сомнительное будущее или же убивает возлюбленных. Ведь то, что обычно мы называем любовью, – только начало любви.
Удивительно, замечают Рабих и его жена, насколько редко их спрашивают о том, что произошло с ними после встречи, словно интересоваться подлинной историей отношений – перешагивать за дозволенную черту любопытства. Никогда прилюдно не приходилось отвечать на единственный волнующий их вопрос: «Каково это быть женатыми так долго?»
Россказни об отношениях, которые без видимых драм и неистовств сохраняются десятилетиями (что увлекает и пугает одновременно), – исключения в ряду историй, где мы находим мужество рассказать о развитии любви.
Происходит это так, начало, привлекающее к себе слишком много внимания: Рабиху тридцать один год, он живет в городе, который едва знает или понимает. Раньше он жил в Лондоне, но недавно перебрался в Эдинбург. Его прежний работодатель – архитектурное бюро – избавился от половины штатных сотрудников, неожиданно упустив важный контракт. Переизбыток рабочей силы вынудил Рабиха закинуть сеть своих профессиональных поисков глубже, чем ему бы хотелось, что в конечном счете привело его к согласию работать на шотландскую студию дизайна городской среды, специализирующуюся на площадях и перекрестках. Он одинок уже несколько лет, с того момента, как отношения с графической дизайнершей потерпели неудачу. Рабих вступил в местный клуб здорового образа жизни и зарегистрировался на интернет-сайте знакомств. Он присутствовал на открытии галереи, выставляющей предметы кельтской культуры. Посещал одно за другим все мероприятия, мало-мальски имевшие отношение к его работе. Все напрасно. Несколько раз он ощущал интеллектуальную связь с женщиной, но никакой физической – или наоборот. Или, того хуже, мелькал лучик надежды, а следом звучало имя ее парня, обычно стоявшего в другом конце комнаты с выражением тюремного надзирателя на лице. И все же Рабих не сдавался. Он – Романтик. В конце концов после множества пустых суббот это произошло – почти так, как он был приучен (искусством главным образом) ожидать. Начинается круговое движение на дороге А720, идущей на юг от центра Эдинбурга, соединяющей трассу с замкнутым кварталом элитных домов, выходящих окнами на поле для гольфа и пруд, – поручение Рабих принимает не из интереса, его обязывает скромное положение в иерархии своей компании. Со стороны клиента контроль над исполнением изначально поручили одному из старших членов Городского совета, но за день до начала реализации проекта ответственного постигла тяжелая утрата и на его место выдвинули менее значимого коллегу. С Рабихом они обмениваются рукопожатием пасмурным утром в начале июня, чуть позже одиннадцати часов. На Кирстен Маклелланд флюоресцирующая куртка, каска и пара грубых резиновых сапог. Из того, что она произносит, Рабих Хан слышит не так-то много: не только из-за непрерывно грохочущих ударов стоящего поблизости гидрокомпрессора, но еще и потому, что, как ему предстоит убедиться, Кирстен частенько говорит довольно тихо, как принято в ее родном Инвернессе[4], где в течение разговора уходят от основной темы еще до того, как завершают предложения, словно на полпути собеседник высказал какое-то возражение и можно попросту переходить к обсуждению других, более значимых вещей. Несмотря на ее одеяние (или, говоря правду, в какой-то мере именно из-за него), Рабих сразу же замечает в Кирстен ряд черт как психологических, так и физических, которые ему импонируют. Например, невозмутимость, с какой она отвечает на покровительственное отношение полностью мужской строительной бригады из двенадцати человек; тщательность, с какой проверяет исполнение различных пунктов графика; ее уверенное безразличие к требованиям моды и ее индивидуальность, представленную легкой кривизной передних верхних зубов. Когда совещание со строителями заканчивается, клиент с контрагентом отходят в сторонку, присаживаются на скамью и вместе проходятся по контракту. Но уже через несколько минут начинает накрапывать, и, поскольку в строительной конторе помещения для работы с документами нет, Кирстен предлагает пройти до ближайшей улицы и отыскать кафе. По пути туда, укрывшись под ее зонтиком, они завязывают разговор о путешествиях. Кирстен сообщает Рабиху, что старается выбираться из города при первой же возможности. Не так давно, например, она отправилась на озеро Карриган, где, разбив палатку в нехоженом сосновом бору, вдали от людей и всего отвлекающего и безумного в городской жизни, ощутила необычайный покой и всеохватность бытия. Да, она отправилась туда одна, отвечает она: ему представляется, как под пологом палатки она расшнуровывает походные ботинки. Когда они доходят до улицы, то никакого кафе не видят, так что укрываются в «Тадж-Махале», унылом и безлюдном индийском ресторане, где заказывают чай и (по настоянию хозяина) тарелку лепешек-пападам. Подкрепившись, разбираются с документами, сходятся на том, что бетономешалку надо вызывать не раньше третьей недели, а завозить брусчатку еще через неделю. Рабих изучает Кирстен с тщательностью судмедэксперта, стараясь при этом не выходить за рамки благоразумия. Он замечает легкие веснушки на ее щеках; любопытное сочетание уверенности и сдержанности в мимике; густые до плеч темно-рыжие волосы, зачесанные на одну сторону; а еще привычку начинать фразу с отрывистого: «Тут такое дело…» Из их делового разговора ему тем не менее удается выудить и проклевывавшиеся время от времени более личные черты. На его вопрос о родителях Кирстен отвечает (с заметной неловкостью в голосе), что в Инвернессе ее воспитывала одна мать, отец же рано утратил интерес к семейной жизни.
– Совсем не идеальное начало, чтобы внушить мне веру в людей, – говорит она с насмешливой улыбкой (он замечает, что ее левый верхний передний зуб немного кривоват). – Может быть, именно поэтому мысль о «долгой и счастливой жизни» после свадьбы, честно говоря, меня никогда не занимала.
Ее слова едва ли обескураживают Рабиха, который напоминает себе одну мудрость: циники – это всего лишь идеалисты с необычайно высокими мерками. Через широкие окна «Тадж-Махала» ему видны быстро летящие облака и – вдалеке – солнце, неуверенно направляющее лучи на черные вулканические купола Пентландских холмов[5]. Он мог бы довольствоваться мыслью, что Кирстен вполне приятный человек, с которым можно потратить утро на исправление досадных промахов муниципального управления. Мог бы свести свое суждение к тому, какие глубины, вполне возможно, таят в себе ее критические оценки конторской жизни и шотландской политики. Мог бы примириться с тем, что вряд ли возможно мимоходом распознать ее душу за бледностью лица и изгибом шеи. Мог бы обойтись замечанием, что она, возможно, довольно интересна, но ему понадобится еще лет двадцать пять, чтобы узнать ее лучше. Вместо всего этого Рабих уверен: он отыскал ту, кто наделена самым выдающимся сочетанием внутренних и внешних качеств: умом и добротой, юмором и красотой, искренностью и отвагой, – ту, по которой он будет скучать, едва она выйдет из комнаты; ту, чьи пальцы (в данный момент чертящие зубочисткой слабые линии на скатерти) ему страстно хочется гладить и сжимать своими; ту, с кем ему хочется прожить остаток жизни. Ужасаясь возможности обидеть, не имея понятия о ее вкусах, сознавая риск неверно расценить намек, он проявляет о ней крайнюю заботу с деликатностью, на какую только был способен.
